9000 ЕВРО ЗА ПОЦЕЛУЙ, ИЛИ ПРИТЯГАТЕЛЬНАЯ ЭРЕКЦИЯ
Мы говорим «Пер-Лашез», подразумеваем «Джим Моррисон». На самом деле – нет. Какой бы масштабной ни была личность Короля Ящериц, а съеживать самое крупное кладбище (и по совместительству – самый крупный парк) Парижа вокруг одной личности категорически неправильно. Лично у меня была, по крайней мере, еще одна весомая причина начать Париж именно с Пер-Лашез.
Подходят к кладбищу без придыхания и смиренной печали. Сюда приходят громкие компании китайских туристов, толкающие перед собой корпуса фотоаппаратов, семьи парижан с детьми («Вот тебе шарик, привяжешь к самой симпатичной могилке»), разбрызгивающие по плитам растаявшее мороженое, романтические парочки из Амстердама с бутылкой «Джим Бим» и ароматом сенсимильи, студенты из Лондона с блокнотами и запонками, экзальтированные бабушки из Италии с густо прилепленной к губам помадой, школьники с учительницей и мыслями о том, как бы свалить. Пер-Лашез создает перед входом атмосферу суеты, одурманивая подошедших газом предвкушения и ажитации. Кто-то безнадежно пытается запомнить план кладбища и длиннющий список знаменитостей на щите перед входом. Кто-то торгуется со спекулянтами, пытаясь сбить цену на «самую подробную» карту кладбища с пяти до четырех евро. Кто-то вспомнил, что пришел без цветов, и, приплясывая, выуживает из карманов разномастные монеты. Вход на Пер-Лашез – это особенное действо. И если вы без лишних слов прошли в ворота, то вы ошиблись адресом, потому что здесь – территория ритуалов и традиций.
А ведь каких-то шестьсот лет назад никаких ритуалов на этом холме не было – сплошные нищета, криминал и разгильдяйство. Не зря его назвали Полем Чудес. Ах, было всё не так? Ну, человек – существо весьма странное, и происхождение названия Поле Епископа вряд ли кто сможет внятно объяснить, ведь сюда не ступала нога ни одного епископа. И всё было бы хорошо, но в 1430 году не в меру тщеславный торгаш, которого источники именуют не иначе, как «богатый купец», отстроил на холме усадебку, отправив под снос три барака, пять публичных домов и шестьдесят три рюмочных. Позднее выяснилось, что купец был вовсе не таким богатым, как о нем тогда писал журнал «Forbes», и усадебка с прилегающей территорией отошла к ордену иезуитов.
Ох, этот очаровательный словесный оборот «отошла». Как ваша матушка? Отошла, слава Богу. А где моя электричка? Вы будете смеяться, но она уже отошла. Где продавщица, почему её нет уже полчаса?! Отошла по делам (здесь обязательно надо заговорщически подмигнуть). И почему у меня подошва хлопает? Отошла, родимый, отошла. Но самое сладкое применение этого слова относится к недвижимости: квартира отошла (к патриарху, майору ФСБ, заместителю мэра, депутату). Словно бы квартира постояла, покумекала и решила: а, дай-ка, я отойду к кому-нибудь получше. Нет, ребята, квартиры, дачи, усадьбы, музеи никуда не отходят. Их отжимают.
В общем, высокодуховный и бескорыстный орден иезуитов бескорыстно отжал и усадьбу, и землицу, основав здесь свой монастырь. Довольно продолжительное время они даже мирились с богомерзким названием местности, но в начале XVIII века терпение иезуитов лопнуло. И лопнуло оно практически одновременно с мочевым пузырем страдавшего святой простатой духовника Людовика XIV (вот так замысловато оказались связаны веками Король-Солнце и Король-Ящерица) по имени Франсуа д’Экс де ла Шез. Спору нет, фамилия у Франсуа была совершенно дурацкая, состоящая из кривых кусочков, словно бы её нарубила в колбасной лавке тётя Клава. Ничего удивительного, что фамилию исковеркали и звали священника попросту Отец (по-французски - Пер) Лашез.
Если говорить про Франсуа, то путь его не был тернист. Он был сыном дворянина Жоржа (с такой же нелепой фамилией) и рахитичной, но высокородной Рене де Рошфор, чей брат (та-дам!) был духовником Генриха IV – возглавлявший иезуитский орден во Франции отец Пьер Коттон (после убийства Генриха IV стал духовником и у Людовика XIII). Яблочко от яблоньки, или, как говорят в ордене иезуитов, свинья желуди у соседнего дуба не ищет. В общем, Франсуа шел по проторенной дорожке и дошел до планируемой должности. Он имел большое влияние на Людовика, подсказывал, на какого рысака ставить во время посещения ипподрома, и сам лично выбирал цвет зубной щетки для монарха. За рысаков и зубные щетки на отца Лашеза (как его называли) обижаться, конечно, не стоило, но это именно он настоял на том, чтобы Король-Солнце отозвал Нантский эдикт (об отмене Нантского эдикта упоминалось в <a href="https://old-pionear.livejournal.com/227598.html">главе про Роттердам</a>). Ну не сука ли иезуитская?! Еще один факт, показывающий, сколь сильным было влияние Лашеза на Людовика XIV: это именно он буквально подложил в постель королю маркизу де Ментенон (Франсуаза д’Обинье), а потом лично присутствовал при их тайном бракосочетании, чем неизмеримо усилил роль духовенства при дворе короля.
Орден иезуитов нашел прекрасный повод поменять название местности, которую возглавлял их монастырь, ведь Франсуа, отошедший в мир иной в 1709 году, прожил здесь с 1665 года (по другим данным – с 1675-го), т.е. о-очень долго (бедолага неоднократно просил Людовика отпустить его на пенсию, но тот так же регулярно отказывал ему, и старикан вынужден был каждый день гонять ко дворцу в карете, а потом возвращаться обратно). Вот так Поле Епископа переименовали в Отца Лашеза.
Всё бы хорошо, да только сменилась власть, влияние иезуитов на королевский двор ослабло, финансирование духовников из казны прекратилось, и безумные траты (иезуиты спонсировали женскую сборную Сан-Марино по волейболу, общество защиты омуля в Сьерра-Леоне и будущую операцию «Преемник» в России) привели к ожидаемому результату: территория с торгов была продана местному олигарху. Впрочем, к тому времени события вокруг Пер-Лашез развивались уже весьма плотно. В 1765 году был принят закон, запрещающий захоронения в черте города. Хороший закон, правильный, способствующий оздоровлению городской атмосферы. Только одно «но»: 250 лет назад во Франции не очень торопились с исполнением законов (современная Россия успешно перенимает европейский опыт) в надежде, что их скоро отменят. Не отменили. И вот гражданское кладбище «Невинные» было окончательно закрыто 1 декабря 1780 года (орден за стойкость и мужество при затягивании вопроса решили не присуждать никому ввиду слишком большого количества претендентов). Тела с кладбища перенесли в парижские катакомбы, что решило проблему с площадью для живых, но резко ограничило в правах тех, кто решил завершить жизненный путь в это реформаторское время. Кому-то может быть смешно, но больше всего такое положение дел ударило по богатым, т.к. запечатывать себя в катакомбы оказалось не только дорого, но порой и физически невозможно. Беднота же продолжала жить, как жила, а после смерти отправлялась по ближайшим лесам и канавам. Поговаривали, будто одна находчивая семья открыла на этом деле бизнес, хороня за бесценок голытьбу в Сене, а на самом деле, подкармливая мертвечинкой раков, которые вырастали размером с кроликов и продавались только к вельможным дворам. Но это, скорее всего, городская легенда. В общем, по разным сторонам света вокруг Парижа в конце XIX века открыли новые комфортабельные кладбища: Монпарнасс (юг), Монмартр (север) и Пасси (запад, но тут крючкотворы сумели протащить кладбище в черту города, хоть и на самую окраину, обосновывая тем, что окраина слабозаселенная и вообще не похожа на городскую территорию). Не окученным оставался только восток.
В 1802 году префектура Парижа раскошелилась и купила за 180 тысяч франков у олигарха Монлуи территорию площадью в 17 гектаров, которой сразу же было дано официальное название: Восточное кладбище. Давать такое название в городе поэтов – издевательство над здравым смыслом. Если бы кладбище назвали как-нибудь красиво (например, Цветы Зла), то шансы были бы, а так название скончалось настолько скоропостижно, что его даже похоронить не успели. Название-то – ладно, главное, что появилась земля. Безо всяких конкурсов к проекту был привлечен опытный архитектор Александр-Теодор Броньяр, известный своей патологической тягой к неоклассицизму (достаточно посмотреть на дворец Броньяр – да-да, это именно его рук дело). Эх, хорошо же работать, когда нет никаких обязательств и конкуренции. Броньяр вместо ожидаемого властями неоклассического некрополя и стройных рядов могилок выдал решение в стиле английского сада. Можно, конечно, было бы проект завернуть, но кто тогда оплатил бы банкет? Сами виноваты, поэтому зубами в префектуре скрипнули, но проект в 1803 году подписали.
1 прериаля XII года по республиканскому календарю (21 мая 1804 года по человеческому) новое кладбище торжественно приветствовало свою первую жительницу – 5-летнюю Аделаиду Пайяр де Вильнев. Официальное открытие кладбища состоялось, теперь оставалось ждать наплыва клиентов. Достаточно быстро (18 июня) к Аделаиде подселили соседку – знатную даму Рейне Февез. Казалось бы, покойничек повалил на кладбище. К концу года Пер-Лашез насчитывало уже 13 могил. На следующий год добавилось еще 44, но уже 1806-й отметился только пятью новыми холмиками. Оно и понятно: кладбище было неудобным (попробуйте затащить гроб в гору, а потом же туда надо корячить плиты, памятники и прочие негабаритные грузы) и не отличалось престижностью: кто (кроме нас с тобой, разумеется, мой дорогой читатель) знал эту Аделаиду Пайяр? Знать предпочитала ложиться в Пасси (как никак – черта города), люди попроще выбирали Монмартр или Монпарнас (в зависимости от предпоследнего места жительства), а голытьба по-прежнему норовила укрыться в близлежащих оврагах. Префект Парижа от огорчения ушел в запой, закрыл кабинет и (сгоряча, конечно) повесил на двери записку: «Из запоя выйду прямиком на Пер-Лашез. Других вариантов, как честный префект, не вижу. 180 тысяч франков вычтите из торжеств по поводу моей смерти. Префект». К счастью, у префекта был толковый пресс-атташе, подрабатывающий криэйтором на радиостанции «4 кладбища FM». Именно он подсказал идею, которая кардинально изменила ситуацию.
Темной французской ночью по улицам Парижа простучали копытами два темных экипажа, везущие тайный груз. Груз представлял собой ящик с набором костей. Как известно, Мольер был не в лучших отношениях с церковью, поэтому нераскаявшийся грешник был сначала похоронен, как обойщик по самому скромному разряду (церковь отказывалась хоронить Мольера, но Людовик XIV лично настоял на похоронах), а потом и вовсе выкопан (по решению психанувшего настоятеля церкви) и выброшен в яму за оградой кладбища Сен-Жозеф, там, где закапывали самоубийц. Ни таблички, ни номерка, ни холмика. Учитывая одновременно скандальность и популярность Мольера, пресс-атташе предложил перевезти тело Мольера на Пер-Лашез. Префект подключил связи в госаппарате, подарил кардиналу часы и одну из своих квартир и выбил церковное разрешение (Бог очень любит, когда церковникам делают дорогие подарки) для перезахоронения скандального комедианта. Вот только где ж найти тело Мольера, если есть лишь предполагаемое место, где его присыпали землицей, а со дня этих «похорон» прошло больше сотни лет? «Ради пиара не пожалеем и Софию Ротару», – добродушно пошутил Префект (очень он любил песни Софии) и приказал копнуть поглубже и взять первые попавшиеся останки. … Кладбищенский сторож долго бежал, падая и плача, за экипажем странных похитителей и умолял вернуть останки его любимого козлика…
Для придания большей легитимности захоронению с кладбища Сент-Инносан были вывезены останки знаменитого баснописца Лафонтена (сторожа пришлось убить), а для пущего закрепления скандальности сюда же подвезли останки блудливой парочки «Элоиза и Абеляр» (это что-то вроде наших Петра и Февронии). Бинго! В 1815 году захотели прилечь на Пер-Лашез уже 2000 упокоившихся, а в 1830 году – уже 33 тысячи жмуриков. Ажиотажный спрос резко поднял цены на участки, префектура каждый день пела песни славословия мудрому пресс-атташе и даже хотела учредить днем его смерти новый праздник – День Благородных Покойников, но глупый пресс-атташе почему-то отказался умирать в указанную дату. Вы еще помните олигарха, продавшего 17 га за 180 000 франков? Он выкупил для своей фамилии 17 квадратных метров на Пер-Лашез за 240 тысяч франков. В итоге Пер-Лашез вырос до самого крупного кладбища Парижа (44 гектара) с 70 тысячью погребений в год и 3,5 миллиона посетителей. Вот на что способна правильная реклама.
В качестве примера неправильной рекламы можно вспомнить, что в 1856 году по распоряжению Наполеона III на кладбище возвели мечеть. И что бы вы думали? Никто туда не ходил! Мечеть простаивала без дела и занимала драгоценные метры площади. В 1914 году её снесли к аллаху и заложили освободившееся место новыми могилками. Не покатило мусульманство на Пер-Лашез. А всё почему? Просто не было качественной рекламы. Пообещали бы, что вместо 72 девственниц на Пер-Лашез штат встречающей делегации состоит из 73, уже привлекательный бонус, а если еще добавить бесплатный помазок для бритья, то в мечеть можно было бы продавать входные билеты.
Дважды Пер-Лашез становился местом трагических исторических событий. Первый раз – в 1814 году, когда русские войска уничтожили сопротивляющихся студентов военной академии, расчистили место и встали на Пер-Лашез бивуаком. Вот им что, для палаток другого места не было? Можно же было прекрасно разместиться на Елисейских полях, например. Второй раз – в мае 1871 года. Кладбище было стратегически важным объектом, откуда виден практически весь город. Именно сюда затащили свою артиллерию федералисты. Но когда версальцы и пруссаки вошли в город, то первым делом отправились разбираться с федералистскими пушками. Кладбище было зажато с двух сторон и взято после короткого и яростного боя. Всех оставшихся в живых федералистов (147 человек) расстреляли 28 мая у кладбищенской стены, которую с тех пор зовут Стеной Федералистов. Ну и чтобы восстановить справедливость, надо стряхнуть с парижских коммунаров пух и белизну. В последние три дня коммуны (с 26-го по 28-е мая) федералисты из нескольких сотен заложников расстреляли 69 человек (среди них был и парижский архиепископ). Просто так, потому что могли.
Истории, конечно, грустные, но есть и положительный момент: коммунары легли на Пер-Лашез бесплатно. Сегодня такого счастья не дождаться никому. Но варианты остаться на самом знаменитом кладбище мира всё же есть. Для начала вам надо выполнить одно из трех условий: либо иметь семейную усыпальницу на кладбище, либо родиться в Париже, либо умереть в Париже (что ловко проделал Джим Моррисон). И это только начало, потому что затем наступает этап оплаты своего места. Здесь у вас, опять-таки, три варианта: арендовать себе место либо на 30 лет, либо на 50 лет, либо навсегда. Стоит это не так чтобы совсем копейки, но вполне доступно. Если вам повезло и вы попали в период предрождественских скидок на короткую акцию, то 30 лет обойдется всего лишь в 2329 евро, а пятьдесят можно ухватить за 3441 евро. Вот только на пожизненное место скидок не бывает и в зависимости от расположения, соседей и размера ваших тазобедренных костей цена стартует с 10911 евро.
Кому-то везет, тогда его с радостью провожают к последнему месту жительства.
С выбором мест совсем сложно: куда скажут, туда и положат, но тут тоже есть вариант (правда, всего один): на рынке вторичного «жилья» можно купить бэушную гробницу с рук. Некоторые отказываются от дорогого кладбища и перетаскивают весь свой фамильный прах в места подешевле, а сами склепы продают (цена по договоренности). Так что тысяч за 50 вы можете обеспечить своим детям прекрасное место в истории и с видом на Париж.
У Джима Моррисона концессия была оплачена на три десятилетия, поэтому после окончания срока власти города собирались предложить ему чистенькую скромную могилку где-нибудь в стороне от дорог (а еще лучше – от кладбищ). И их можно понять. Территория вокруг могилы регулярно загаживается всяким мусором (начиная от роз и пустых бутылок, заканчивая жевательной резинкой и дохлыми ящерицами).
Когда-то давно все близлежащие могилы, дорожки и ограды, а так же саму могилу Моррисона, фанаты разукрасили граффити. Получилось что-то вроде «стены Цоя» в проекции на кладбище.
Родители Джима убрали этот карнавал на чужих костях своими собственными силами. Стало чуть лучше, но ненадолго. Приходящие почтить память кумира перестали разрисовывать памятники, однако предложили свой ответ на уничтожение сектора могильных граффити: они стали отбивать от могилы куски «на память».
Некоторые из этих кусков разошлись по аукционам. В ответ кладбищенская администрация заказала стальное ограждение вокруг могилы. Куски откалывать продолжили, но стали еще и от ограды отпиливать фрагменты.
Персонал кладбища увеличил количество охранников и выделил персональный наряд по «могиле Джима Моррисона». «Прихожане» разрушили могилы со стрелками, указывающими на Моррисона. Стальную ограду убрали и стали использовать сменные металлические ограды.
На сегодняшний день военные действия слегка поутихли, но их следы видны и сейчас. Разве после всего этого кто-то может кинуть камень в администрацию кладбища за их желание перенести останки лидера THE DOORS куда-нибудь подальше?
Впрочем, всё закончилось благополучно для почитателей Моррисона (и для меня в частности): общественное мнение и плата за очередную 30-летнюю концессию убедили администрацию.
Так что, приезжайте, привозите цветы и жевачку, увозите камни и песок, но лучше – впечатления и фотографии.
Эпитафией на надгробии стала фраза "Kata ton daimona eaytoy" -- "Он был верен своим демонам".
Джим Моррисон, конечно, был первой причиной посетить Пер-Лашез, но среди знаменитых и великих была еще и вторая причина – Оскар Уайльд. С ним тоже не обошлось без приключений. Если вокруг могилы Моррисона сложился ритуал тотального уничтожения и вандализма, то ирландского писателя после смерти буквально зацеловали до смерти. Но начиналось всё именно с вандализма. Поначалу никакого памятника на могиле ирландца, умершего в нищете и банкротстве, не было, но покуда есть друзья… А у Оскара был очень хороший друг – Роберт Росс, вместе кокаинили.
В конце XIX века парижские власти снова озаботились вынесением захоронений за пределы города, т.к. он разросся и поглотил за сто лет все четыре внегородских кладбища. В 1886 году были открыты кладбища Баньё (юг) и Пантен (северо-восток), а в 1929 году – Тье (южнее Баньё). Вот на относительно свежем (свежесть, конечно, была уже второго сорта) кладбище Баньё и похоронили Оскара Уайльда, учитывая отсутствие средств на более престижные варианты. Но друзей не бросают в банье, и хороший друг Роберт добился отмены банкротства и переноса останков Оскара на Пер-Лашез. Через два года хорошая подруга Роберта Элен Кэрью анонимно перечислила 2000 фунтов стерлингов на установку памятника Уайльду – «Сфинкс» (в честь поэмы «Сфинкс», разумеется) – по эскизу молодого художника Джейкоба Эпстайна. Администрация кладбища содрогнулась, увидев выставленные напоказ причиндалы (не впечатляющих размеров, кстати) летящего ангела-сфинкса. Не очень ясно, что именно больше всего смутило чиновников – издевательски маленькие размеры первичных половых признаков (циничное издевательство над посетителями!), наличие первичных половых признаков у бесполого по определению существа (святотатство!!) или просто открытое изображение первичных половых признаков (разврат!!!), – а в таком виде выставлять статую они отказались наотрез. Но хорошие друзья не привыкли отступать, в результате было найдено компромиссное решение: на библейское место незадачливому ангелу прикрепили мемориальную табличку.
Париж не был бы Парижем, если бы в нем жили исключительно соглашатели и приспособленцы: одним хотелось посмотреть на то, что скрывала табличка, другим хотелось уничтожить то, на что хотелось посмотреть первым. Памятник страдал от атак, но держался. К концу 80-х ангел-сфинкс прилетел в весьма неплохой, для своих преклонных лет, форме. Тут-то его и подкараулила какая-то экзальтированная девица, смачно приложившаяся к камню своими густо напомаженными губами. С одной стороны ничего такого смертельного в этом акте признательности не было: ну, подошла фигуристая мадмуазель, ну, поцеловала, что с ним будет – он же памятник. Но с другой стороны этот порыв заметила другая экзальтированная девица. На её бледно-зелёном лице из макияжа были только очки (наверное, из Питера приехала), поэтому пришлось бежать в ближайшую парфюмерную лавочку и покупать помаду. Эта бледная моль не только оставила на монументе отпечаток своих целомудренных губ, но еще и раззвонила по всему научно-девичьему обществу, что тот, кто оставит отпечаток губ на памятнике Оскару, её любимому, Уайльду, тот найдет любовь (впоследствии родились более мощные варианты: «никогда не потеряет свою любовь» и весьма абстрактное «любовь никогда не умрет», чем воспользовался впоследствии Ллойд наш Уэббер). К началу 90-х это уже стало ритуалом: приехать в Париж и оставить красный след на каменном ангеле-сфинксе.
К началу нулевых это уже стало проблемой: жир от тысяч помадных поцелуев все глубже проникал в камень, чистить становилось всё сложнее, камень становился всё более пористым. Обеспокоенный внук Оскара Уайльда обратился к парижским властям с требованием прекратить губительный ритуал и отрывать губы каждой девице, которая приближалась ими к памятнику ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Власти подумали, что это чересчур, пожалуй, хотя было бы эффектно, конечно, развешивать вокруг памятника оторванные губы. Вердикт был таков: штраф 9000 евро. Кого бы это остановило! В первые же дни после решения властей на памятнике добавился целый ряд ярко-красных отпечатков и надпись помадой: «9000€». Власти даже пытались добиться от кладбищенской администрации, чтобы те выставили персональную охрану у памятника, но кладбищенцы заявили, что им одного Моррисона хватает. В общем, 30 ноября 2011 года, в день 111-летия великого ирландца памятник в очередной раз почистили и оградили пуленепробиваемым стеклом. Для верности добавили табличку.
Не сказать, что решение идеальное, но стало немного лучше.
Помимо Моррисона и Уайльда есть еще одна могила на Пер-Лашез, вокруг которой водят хороводы скандалы и ритуалы – это Самая Сексуальная Могила Парижа. Виктора Нуара знают гораздо хуже, да и при жизни он сделал для человечества значительно меньше, но вам не стоит его недооценивать. Ибо.
Наверное, Виктор затерялся бы в бойкой семье парижских журналистов середины XIX века, если бы не письмо принца Пьера Бонапарта, опубликованное конкурентами. Принц буквально катком (а то и матком) прошелся по владельцу (Анри Рошфор) и редактору (Паскаль Груссэ) газеты «Марсельеза», в которой начинающим журналистом работал 22-летний Нуар. Каждому известно, что бросать вызов – дело не барское, поэтому Анри с Паскалем решили послать к царственной особе молодого Виктора на пару с еще одним подмастерьем (его имя история для нас не сохранила, но он от этого не сильно страдал), дескать, вызывайте, парни, этого наглеца прынцевича на дуэль честную и благородную. Парни взяли под козырек (работа – есть работа) и пошли к дому внучатого племянника Наполеона III. В это время принц ковырял в носу возле подъезда, где и был встречен журналистской молодежью. – Бонапарт, подлый трус, – с ходу выпалил Виктор, чтобы отрезать все пути к отступлению (а отступить от исполнения редакционного задания очень хотелось), - выходи на дуэль честную и благородную, Паскаль тебя убивать будет. – Хрен вам, а не дуэль, – меланхолично заметил подлый трус, лузгая семечки и вынимая свободной рукой пистолет. Шесть выстрелов превратили вполне живого журналиста в мертвого мученика, а неизвестный истории коллега, обронив шляпу, бежал, обгоняя конные экипажи, прямиком до кабинета главного редактора «Марсельезы». Принца взяли быстро, еще быстрее судили, определив в качестве наказания небольшое материальное возмещение близким Виктора. Хоронили молодого человека дружно и ненасильственно: около 100 тысяч человек составило похоронную процессию, перешедшую в ряд протестных выступлений. В этом же году пруссаки вторглись во Францию, империя была свергнута, а Виктора Нуара быстро забыли.
Через двадцать лет историческая комиссия обнаружила, что один из символов Третьей республики – невинно убиенный Виктор Нуар – незаслуженно забыт, и на бюджетные деньги заказали памятник известному скульптору Жулю Далу. Жуль Далу был помимо всего известен своим ультра реалистичным подходом. Что и продемонстрировал в полной мере. Изначально он слепил голого Виктора, а потом уже «одел» его. Но просто слепить молодого человека мэтру показалось мало, и он вспомнил ходившую несколько лет легенду, что в морге, мол, убиенного внезапно настигла последняя эрекция. «Верю!» - воскликнул скульптор, и член молодого журналиста, прижатый брюками, зазмеился по ноге. Это и прославило нашего Виктора.
Очень быстро по Парижу покатилась легенда, что если положить около Нуара один цветок, потом поцеловать его в губы, а после этого потереть эрегированный пенис, то в течение года ты (будучи женщиной) забеременеешь (опционально: выйдешь замуж). Долгое время администрация кладбища прикладывала титанические усилия, чтобы отгонять от разлегшегося Виктора парижанок, которые уже почти полностью стерли брюки (а ведь тогда уже нечему будет прижимать член к ноге!), а в 2004 году плюнули («Нам едва сил на Моррисона с Уайльдом хватает!») и поставили ограду. В ближайший выходной на кладбище пришли сотни, если не тысячи женщин с гневными лицами, цветками и готовыми для работы руками. Ограда держалась минут пять. Парижская пресса заступилась за женщин и своего коллегу, забор убрали совсем. Хэппи энд. Почти. Подождем, когда окончательно протрутся брюки.
А вот памятник советским участникам французского сопротивления никакого скандала не вызвал. Разве что кому-то было странно, что возведенный на Пер-Лашез 3 мая 2005 года памятник был посвящен только русским участникам движения Сопротивления во Франции. К белорусским, украинским, еврейским (и прочим) советским гражданам этот памятник не относится. Тяжело, наверное, пришлось авторам памятника (скульптор Владимир Суровцев и архитектор Виктор Пасенко) изобразить русского человека так, чтобы никто с белорусом не перепутал…
Но в целом на кладбище все спокойненько, красиво, природа, за которую отвечают около 5300 деревьев и более сотни кошек. И много-много птиц. Главный среди них всех, разумеется, Черный Ворон. Ты добы-ы-ычи не дождёшься.
