Евро-2015 в картинках. Часть 28: Люксембург.

ПРОКЛЯТИЕ КРАСНОГО МОСТА

«Туман с появлением луны сразу рассеялся. Вдали на юго-западе мы увидели два низких холма на расстоянии примерно двух миль один от другого, а за ними третий, повыше, еще окутанный серым туманом. Все три были правильной конической формы. Я смотрел на них, как сквозь сон…» Будучи ребёнком, я тоже читал это описание, как сквозь сон. Но по другой причине, нежели Джим Хокинс – я был очарован, а не испуган. Острова были моей особенной любовью, потому что воплощали, во-первых, нечто недоступное, сказочное, во-вторых, абсолютно свободное, без ограничений и надзора. Острова, разумеется, должны быть необитаемыми. Именно поэтому среди моих самых любимых книг были «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ» и «Таинственный остров» (это те книги, которые пришли мне в голову сразу, стало быть, их статус за эти годы не изменился). Едва завидев на середине реки (или не на середине, а недалеко от берега) узкую полоску отмели, я тут же стремился туда попасть, чтобы освоить заветную Терра Инкогнито (Неизвестная Земля) и её можно было бы считать Терра Суа (Своя Земля). Земля, посреди «пучины вод», самая лучшая и справедливая на свете, без диктаторов и завоевателей. И не было на свете счастливее ребёнка (ну, как мне казалось), чем я на своём собственном острове площадью полтора квадратных метра.

Да-да, я помню, что речь идёт о сугубо материковом городе Люксембург, но в том и дело, что он похож на остров. Сообразно рельефу центральная (или если хотите – «историческая», она же – верхняя, она же - рыцарская) часть города находится на скале, с чем и связано его название, но об этом уже было рассказано ранее. В общем, это действительно очень похоже на остров, оторвавшийся от материка, окружённый скалами, о которые веками разбивались волны различных армий. И не только рельеф отсылает нас к острову, но и его нереальная сказочность. Он вовсе не приторно-пряничный (как, например, Виана-ду-Каштелу с явным перебором барокко и рококо) или выставочно-музейный (типа Брюгге), но какой-то настоящий и нереальный одновременно. Этот дуализм замечаешь почти сразу, но дискомфорта или внутреннего конфликта почему-то не возникает, как не возникает ссоры между правым и левым тапочками. И, безусловно, здесь царствует дух свободы и изящного благородства. Обычный европейский город в необычном ракурсе.

Был ли он таким в конце XIX века, когда Великое герцогство получило независимость – неизвестно, летописцы этот нюанс не раскрывают, но хочется верить, что новый XX век он встречал, будучи уже вот таким. Люксембург влетал в двадцатый век на всех порах, чему способствовало строительство Моста Адольфа, что позволило расширить город за счет полей Бурбонского плато, на которых – с появлением свободного доступа – началось бурное градостроительное развитие. В это же время стали расцветать новые районы Бельэр и Лимпертсберг. Бурбонское плато с его прекрасным проспектом Свободы можно назвать образцовым градостроительством. На проспекте гармонично сочетаются жилые дома, несколько величественных зданий (начиная от Государственного банка, мимо Управления железных дорог, через сердце европейской металлургии – дворец Арбед – и прямиком к Центральному вокзалу), а также очаровательные площади. Правда с площадями вышла закавыка: прекрасная Парижская площадь, к сожалению, в шестидесятые годы была практически уничтожена застройщиками и архитекторами, которые не обращали внимания на архитектурные красоты прошлого, считая их «ушедшей эпохой», атавизмом, помехой для прогрессивных урбанизаторов. Но это было потом, а в молодом независимом государстве всё бурно расцветало пышным цветом. В Люксембурге появились первые современные объекты общественной инфраструктуры: трамвайные линии, газовые заводы, электростанция, промышленная скотобойня, водопровод, подземные трубы и канализация. Город-остров стремительно разрастался, норовя превратиться в Город-мечту, Город-сказку, и в начале XX века его население насчитывало около 40 тысяч человек.

Тут бы и перейти к страшной части люксембургской сказки, но контур Моста Адольфа стучит в моём сердце. Во всём великолепии увидеть это инновационное чудо инженерной мысли не довелось по максимально уважительной причине, так хотя бы заочно успеть сказать о нём пару слов. Поэтому – мостостроительная пауза.

Может быть, чересчур много пафоса было накручено вокруг него, это же всего лишь мост, но нет, не всего лишь. Да, про Пассерель уже было рассказано и его значения никто не умаляет, но он оказался откровенно узким для растущих амбиций нового независимого государства, поэтому Адольф, первый Великий Герцог Независимого Люксембурга, распорядился… Ну, не то чтобы распорядился. Как-то субботним утром, направляясь к вокзалу (надо было сгонять на Трирский рынок за аленьким цветком для любимой младшей дочки Хильды), Адольф застрял в пробке перед Пассерелем и в сердцах воскликнул: «Ну сделайте же хоть что-нибудь!» Эхо его отчаянного возгласа сотрясло все инженерные круги города и по мостостроителям прошла молва о том, что кто первый построит мост, тому Адольф отдаст в жёны свою дочь и половину Герцогства в придачу. Первым оказался похожий на ковбоя (и не очень – на рыцаря) альфамостостроитель (официально – главный инженер строительного управления) Альбер Роданж. Ковбой запрягал недолго и выдвинул на рассмотрение проект моста. Когда о смете доложили Адольфу, то он понял, что с половиной герцогства явно погорячился, ибо ровно столько же надо было потратить на каменный мост Роданжа. Вознаграждение было пересмотрено – в оферте осталась только дочь, – а проект отправлен на оптимизацию. Здесь-то и появился главный инженер дижонского отделения PLM (Парижско-Лионская и Средиземноморская железнодорожная компания) Поль Сежурне. Что ему было нужно – достоверно неизвестно, так как он уже был женат (и тоже не на молочнице, а на дочери имперского прокурора), но ввязался в эту историю Поль явно неспроста.

Оптимизировать (а по сути – переделать) проект Полю удалось за счет неожиданного решения – он предложил сделать мост не одной широкой аркой, а двумя параллельными узкими, между которыми будет организован т.н. «настил». В таком виде мост становился в два раза легче, в пять раз дешевле, да ещё и сроки строительства значительно сокращались. Альбер щёлкнул зубами от зависти, но сделал вид, что тоже участвует, давая бесценные советы. Работы начались в 1900 году, а в 1903 мост уже был готов. На тот момент он оказался самым большим каменным мостом в мире: 153 метра в длину и 42 – в высоту. А название… Поль даже не стал просить назвать мост своим именем, поэтому Адольфу ничего не оставалось, как согласиться на Мост Адольфа. Роданж остался на прежней должности, а Сежурне изрядно поколесил, выстраивая оригинальные мосты. Двойные мосты он оставил в Лионе и Тулузе, пропагандируя свой метод, который был перенят последователями и похожие мосты получили даже отдельный вид в классификации – «мост типа Сежурне». Вот только на современные материалы Поль переходить не стал (в это время стали популярны мосты из металлоконструкций, которые строил в т.ч. Гюстав Эйфель) и до конца 20-х годов лепил виадуки из камня, которые были вытеснены массовым использованием бетона.

Остаётся добавить, что Поль Сежурне прожил счастливые 87 лет и умер в начале 1939 года, не застав начало Второй мировой войны. Его пятерым детям повезло чуть меньше. Впрочем, они были довольно скучными детьми. Обе дочери вышли замуж за мостостроителей (серьёзно!), два младших пацана-близнеца воевали в Первую в одной эскадрилье, а потом один стал летчиком, а второй… мостостроителем(!). И только старший сын нашёл в себе силы на собственный путь: он был биржевым маклером, имел бешеный успех у женщин, трижды был женат, а количество детей точному подсчёту не поддаётся, в общем прожил жизнь так, чтобы не было мучительно больно.

Ну и насчет причины, по которой нам не удалось толком увидеть мост Адольфа. В 2006 году специальными приборами были обнаружены трещины, невидимые глазом: мост разрушался. Окончательно проект по спасению был принят в 2011-м, в 2013 году мост был перекрыт, и начались восстановительные работы, которые закончились только в 2017-м. Зато теперь он не только жив и здоров, но ещё и обзавёлся пешеходным мостом под мостом (что, конечно, несколько изменило лук не в лучшую сторону, но жить захочешь – не так раскорячишься).

Мостостроительная пауза закончена.

Мост Адольфа

Сказка, столь прекрасная для Люксембурга на границе веков, долго продолжаться не могла. И первым, кто начал писать мрачный поворот сюжета, оказался злополучный эрцгерцог Франц Фердинанд, подставивший 28 июня 1914 года свою шею под пулю Гаврило Принципа. Имел Гаврило стойкий принцип, Гаврило Франца подстрелил. Казалось бы, где Гаврило с его Сараевым, а где Люксембург, но всё ведь переплетено. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, а уже 1 августа Германия объявила войну России… Но вторглась почему-то в нейтральный Люксембург.

Начиналась эта эпопея с обширной переписки, которая местами похожа на анекдот. Дипломатический пинг-понг начался в 9 утра с телеграммы, которую направил премьер Люксембурга Поль Эйшен статс-секретарю иностранных дел Германии Готлибу фон Ягову. Премьер сообщил (ведь в руководстве Германии наверняка не знали), что прусские офицеры и солдаты (не армия, нет, какие-то заблудившиеся солдаты) заняли станцию Ульфлинген, да ещё и поломали железнодорожные пути. Эйшен выразил глубокую озабоченность и в ожидании извинений высказал предположение, что произошла чудовищная ошибка. И что бы вы думали, фриц на это ответил? Мало того, что Готлиб фон Ягов способствовал началу Первой мировой (сыграл важнейшую роль при заключении союза с Турцией), так он ещё два года был послом в сытом и стабильном Люксембурге и знал этих «люксов» как облупленных, поэтому он… ничего не ответил. Эйшен ждал сутки, а 2 августа засуетился, ибо в Герцогство направились колонны грузовиков с солдатами, и на ошибку это уже никак не было похоже. Премьер в отчаянии написал командиру той группы войск, которая прошлым днём заняла Ульфлинген. В письме он выразил «решительный протест» и требовал «немедленно передать этот протест» германским властям, завершив послание на высокой ноте, что, мол, правительство Люксембурга оставляет за собой право на «ответные шаги». На эту угрожающую депешу, как ни странно, ответ состоялся. Некий старший лейтенант Франк ответил лаконично по телеграфу: «Принято к сведению». Пока Эйшен переваривал ответ и строчил жалобы коллективному Западу (Брюссель, Гаага, Лондон, Париж, Санкт-Петербург, Вена), немецкая автоколонна достигла столицы, о чём в 9:50 утра и проинформировал люксембургское правительство возглавлявший автоколонну майор фон Береншпрунг, что характерно, тоже телеграммой: «Город Люксембург оккупирован по приказу командира 16 дивизии». Только представьте себе уровень паники нашего премьер-министра. Куда он только ни писал, но ни от кого внятного ответа не получил, поэтому, разочаровавшись в нестабильной работе заблокированного «Телеграма», Поль Эйшен поднял телефонную трубку и твёрдо дребезжащим голосом произнёс: «Барышня, соедините…». В это практически невозможно поверить, но он сумел дозвониться до немецкой канцелярии. Вот же настырный чёрт! Примерно в два часа дня Эйшен получил телеграмму от самого рейхсканцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега. И она стоит того, чтобы быть процитированной, ибо актуальна и по сей день, просто замените Люксембург на какую-нибудь современную европейскую страну, подвергнувшуюся полномасштабному вторжению, немецкого рейхсканцлера на какого-нибудь современного фигуранта галереи бункерных диктаторов, а Францию (французов) на коллективный Запад:

«Наши военные действия не являются враждебными действиями против Люксембурга, а лишь мерами по защите [!!! какая прелесть: "ломать" – это значит "защищать". Прим. моё] железных дорог, которые мы там эксплуатируем, от нападений французов. Люксембург получит полную компенсацию за любой причиненный ущерб. Пожалуйста, сообщите об этом в местные органы власти.»

Неприступная крепость Люксембург, Северный Гибралтар, Форт-На-Скале сдался за несколько минут, даже не успев проснуться. Вот так получилось, что 2 августа 1914 года Люксембург стал первой оккупированной страной в Первой мировой войне, т.е. буквально первой из первой.

Оккупация – не тот режим, который благоприятствует развитию. Вальсируя между интересами страны и потребностями оккупантов, правительство Эйшена едва успевало прикрывать ладошкой оголившиеся телеса, но это было всего лишь бытовыми неурядицами по сравнению с коротеньким письмом (буквально запиской) от 1 мая 1915, копия которого была переслана командующим германскими войсками в Люксембурге полковником фон Тессмаром (через год он будет уже генералом и жёстко подавит попытку национальной забастовки) люксембургскому премьер-министру только 23 июня (!). Никто не знает, что именно произнёс Поль Эйшен, когда прочитал копию малявы, но свежекупленный в «Икее» журнальный столик (на который складывалась корреспонденция, повторил выход подпоручика Семёна от Павла Артемьевича Верещагина – через окно. А в депеше было сказано следующее: «…по мнению Верховного командования сухопутных войск, Люксембург рассматривается не только как «иностранная территория, оккупированная немецкими войсками» в значении статьи 161 Военного кодекса, но также и как «театр военных действий»». Трое суток Поль не выходил никуда и ниоткуда, в т.ч. из запоя, а 2 июля приступил к обширной переписке и активному общению с немецкой стороной, опасаясь просрать все полимеры и минералы, ибо, пускай вся жизнь – театр, но не такой же экстремальный, право слово. Сколько бы ни было потрачено усилий на приседания и использование слова «уважение» во всех мыслимых и немыслимых формах, но нервов было потрачено явно больше. Возможно, именно это стало причиной внезапной кончины 11 октября 1915 года всенародно любимого премьера (тут надо бы заметить, что народ-то любил, но великая герцогиня Мария-Аделаида, как истовая католичка, его терпеть не могла из-за того, что Эйшен предлагал убрать религию из системы образования).

Без Эйшена всё стало совсем грустно и за три года в оккупированном Люксембурге правительство успело смениться шесть раз, что говорит нам не о том, что незаменимых нет, а том, что некоторые слишком быстро заменимы. О каком тут развитии может идти речь? Люксембург докатился до продуктовых карточек и (что совсем стыдно) до защиты границ от продуктовой контрабанды оккупантами. Так или иначе, но до окончания Первой мировой Люксембург добрался вполне живым, за исключением 3700 добровольцев, ушедших во французскую армию (около 2000 погибло), и тех нескольких тысяч люксембуржцев, которые пошли служить в германскую армию и лишились гражданства (а многие и жизни). 6 ноября 1918 года генерал фон Тессмар объявил о полном выводе войск из Люксембурга, а уже через пять дней война закончилась подписанием Компьенского перемирия.

Казалось бы, ура-ура, наши победили, оккупанты повержены, но именно здесь и нависла самая большая угроза существованию Люксембурга. Парадокс-парадокс, но ветры свободы порой опаснее, чем кандалы оккупации. И надо сказать, что разгон до сотни был недолгим. Никто даже не обратил внимание на то, что за отметкой «100 м» была кирпичная стенка. Не успела закончиться война, а уже 9 ноября 1918 года в Берлине Карл Либкнехт и Роза Люксембург провозгласили Свободную Социалистическую Республику. Казалось бы, какая может быть связь между страной Люксембург и Розой Люксембург? Не торопитесь, прочитайте ещё раз, попробуйте найти похожие слава… Бинго! Единственное, что их объединяет – слово «Люксембург», они просто однофамильцы. А помимо слова – маниакальное стремление к построению социализма (как предварительной ступени дивного нового мира под названием Коммунизм). На следующий день – 10 ноября – после того, как Роза то ли упала на лапу, то ли украла у Карла, люксембургские коммунисты тоже у себя в герцогстве с помпой провозглашают Социалистическую Республику. Просуществовала республика несколько часов и прекратила свой короткий век в тот же день, но монаршую семью побеспокоила изрядно. И вот представьте, святое семейство всё на нервах изволило наконец-то опочивать, Мария-Аделаида во сне разговаривает с ангелом-хранителем, а тут с самого ранья в дверь ломится дворецкий с воплем: «Они возвращаются!» Наша Аделаида взошла, забыв избавиться от бигудей, открыла срочную депешу, а в ней сообщается, что «в эту ночь решили комиссары перейти границу у реки», в смысле, ранним утром неугомонные социалисты устроили восстание в Эш-сюр-Эльзетте, который, на секундочку, всего в 10 километрах от столицы. «Да что ж, простите, это, виновата, такое, тысяча извинений?!» – подкинула в воздух риторический вопрос герцогиня. Не такими словами, конечно, лаконичнее и эмоциональнее, но по смыслу близко. Пришлось попотеть, но в течение дня разобрались и с эшсюрэльзеттскими последователями большевиков.

Так в трудах прошёл день 11 ноября, а 12 ноября очередной нож в спину – неуёмные революционеры решили стрелять через дымоход. Врубившись, что лобовая атака не проходит, социалистические политики быстро обнаружили общность интересов с либеральными и вместе призвали несчастную герцогиню к отречению. Да не только призвали, но и вынесли этот вопрос на голосование в Палату депутатов. Никогда ещё судьба монархии в Люксембурге не была так близка к провалу. Голосование закончилось практически вничью: 19 – за отречение, 21 – против, 3 – воздержались. Номер не прошёл, но Палата обоснованно потребовала от правительства проведения всенародного референдума. К всенародному волеизъявлению надо подходить серьёзно и тщательно, его не проведёшь на пеньках (хотя, как показывает практика, можно и на пеньках), поэтому правительство только кивнуло головой и закатало рукава, создавая суетящийся момент, хотя на самом деле их волновала совсем другая проблема: над Люксембургом нависла реальная угроза потери независимости. Да-да, после войны, когда уже никто никого, казалось бы, не захватывает.

Одной из самых пострадавших (в относительном масштабе) сторон в Первой мировой войне оказалась Бельгия: она была не только оккупирована, но и представляла собой действительный театр военных действий, на котором во время представления погибло более 43 тысяч бельгийцев, из них около 30 тысяч – мирные жители (для сравнения: всё население Люксембурга после окончания Первой мировой войны насчитывало 46.5 тысяч человек). Растерзанная Бельгия требовала справедливой компенсации. И как же, по их мнению, выглядела справедливость? Да, очень просто. Под лозунгом MBGA бельгийцы вспомнили 1839 год, когда к ним отошло 42% территории Люксембурга, и решили, что будет честно аннексировать оставшееся. Просвещённая Европа выразила озабоченность (Постоянный секретарь МИДа Соединенного Королевства, лорд Хардинг, так сформулировал озабоченность в разговоре с голландским послом в Лондоне: «Бельгийцы в деле и собираются хапнуть всё, что сумеют»), а Мария-Аделаида выкинула в окно икеевскую стремянку, стеллаж с компактами и фландрийского повара. 9 января, устав подбирать мусор под окном герцогини, национальная армия подняла мятеж, заявив, что является армией «Новой республики». Правда, к этому времени Люксембург уже был заполнен американскими и французскими войсками, они без труда подавили «пробельгийский мятеж». Но дни истерички были сочтены, и она отреклась от короны в пользу своей сестры Шарлотты, которая начала не очень уверенно, но достаточно быстро сумела расположить к себе население, посодействовав принятию новой Конституции, и сентябрьский референдум (он был подготовлен тщательно, пеньки предварительно выкорчевали) выиграла играючи с результатом 77.8%, впрочем, о достойном пути Шарлотты было уже рассказано в предыдущей части. 13 февраля Бельгия весьма неохотно признала Шарлотту законной престолонаследницей, а в Люксембурге с 1919 года начался новый период расцвета. Что же до Бельгии, то она не осталась без своей доли справедливости и по Версальскому договору получила-таки люксембургские земли – часть тех территорий, которые в 1815 году по Лондонскому соглашению забрали у Люксембурга в пользу Пруссии.

Послевоенный период расцвета Люксембурга непосредственно связан с Шарлоттой, которую любили на протяжении десятилетий и продолжают любить по сей день. Память о ней увековечена не только памятниками, но и самым большим (длина – 355 метров) мостом столицы, который так и назвали – Мост великой герцогини Шарлотты. Здесь не обойтись без совсем короткой мостостроительной паузы номер два.

Как ни странно, но история моста началась ещё во время Второй мировой. В 1943 году немецкий архитектор Хубер Риттер (на самом деле неплохой дядечка был, беспартийный, в должности главного архитектора города спас от перестройки Великогерцогский дворец, выступив против его конфискации немецкими властями, а после войны до своей смерти в 1967 году строил только больницы), отвечающий за градостроительство в оккупированном Люксембурге, загорелся строительством на этом месте большого моста, который должен был стать частью мощной автомагистрали, связывающей Люксембург с Третьим Рейхом. И даже разработал проект, но жестокосердные союзники в сентябре 1944-го освободили Люксембург, сорвав грандиозные планы. По понятным причинам о проекте на время забыли. Вспомнили только в 1957-м, когда в целях интеграции с европейским сообществом было решено развивать плато Кирхберг, то есть понадобился мост, который бы позволил Люксембург и Германию соединить автомагистралью. «Кажется, я эти слова уже слышала», – хмыкнула про себя Шарлотта и объявила международный конкурс. Когда объявляют городской конкурс, найдётся от силы три-четыре энтузиаста, готовых работать не за славу и не за деньги, а чисто из любви к родному городу. Когда объявляют национальный конкурс, то здесь уже как минимум дюжина-другая архитекторов слетается на стойкий капустный запах. На международный конкурс строительства моста было заявлено 69 претендентов со своими проектами (а двое сунулись сразу с двумя проектами – выбери любой). Четыре года ушло только на то, чтобы разобраться в чертежах и сопровождающей документации. И кто же выиграл конкурс? Ха-ха – немец, как ни странно. Впрочем, некоторым может показаться, что Эгон Юкс не совсем немец, коли родился (1927) в Калининграде, но старожилы говорят, что город тогда назывался Кёнигсбергом и был самым что ни на есть немецким городом, впрочем, это уже совсем другая оккупация и совсем другая история. Некоторые могут сказать, что Эгон Юкс победил в конкурсе, потому что был одним из самых прилежных учеников Ле Корбюзье, но мы-то с вами знаем, что скорее всего он просто умыкнул из архива проект Хубера Риттера и слегка его доработал.

20 апреля 1962 начали готовить фундамент, а 20 июня 1963 великая герцогиня Шарлотта торжественно заложила первый камень, позволила дать мосту своё имя, и работы по строительству начались. Слепили мост быстро, менее чем за два года – он был окончательно готов уже 2 июня 1965 года, – но потом ещё больше года его испытывали, гоняя взад-вперёд танки и стаю африканских слонов. Мост не упал. Даже не дрогнул, разве только морщился от нарушения гигиенических норм. И вот он славный миг победы: 24 октября 1966 года Шарлота, уже не великая герцогиня (в 1964 году она отреклась от титула в пользу своего старшего сына Жана), но великая женщина, официально открыла движение по легкому, парящему в воздухе стройному красному мосту. И на этом можно было бы закончить мостостроительную паузу, если бы не его цвет и связанное с этим неформальное имя – Красный Мост.

Впрочем, имя здесь совершенно не при чём, это всего лишь мрачное совпадение. Наверное. Но это не точно. Вряд ли самоубийц притягивал к себе именно цвет моста, скорее – его высота (74 метра), но на народный роток не накинешь платок (если у тебя в кармане нет центра «Э»), поэтому люди поговаривали, что мост специально покрасили в цвет будущих жертв, и он, повинуясь проклятию, послушно собирает ежегодную жатву. На практике это выражалось так: за первые 26 лет существования Красного моста более ста человек самоубились, прыгнув с него, то есть примерно по человеку в квартал. Дело приняло настолько серьёзный оборот, что под мостом установили специальные знаки (sic!), предупреждающие о телах, падающих в сады и на тротуары, мол, граждане, смотрите наверх и будьте осторожны – это вам не сосули. В 1991 году люксембургская режиссёрка Женевьева Мерш сняла небольшой документальный фильм «Красный мост» (6.4/10 IMDb), в котором местные жители рассказывали всякие жуткие истории о своих переживаниях, связанных с самоубийцами. Это удивительно, но предупреждающие знаки не уменьшили количество страдальцев и в 1993 году власти решились на непопулярные меры: на мосту были установлены защитные ограждения из оргстекла, загнутые внутрь. И о, чудо! Частота падения снизилась, теперь не прыгали только ленивые, но и это было уже успехом. Хотя, конечно, не все так считали. Не считал так и «самый известный бродяга Люксембурга» – Адальберт Борос. Он родился в 1931 году в Венгрии, пережил войну, выучился и в 1955 году уехал работать инженером в Люксембург, счастливо увернувшись от советских танков. Конечно же, ему выпало участвовать в строительстве Красного моста. В 70-е он бросил свою работу и стал бомжевать под мостом, подрабатывая уборщиком. «Что за эксцентричная выходка сумасброда?» – воскликнет иной читатель, а всё дело оказалось в элементарной совести. Адальберт не мог выносить, что такое количество жизней обрывает мост, который он построил. Уборщик Борос жил под мостом, всё свободное время патрулируя наверху, или давая внизу уроки математики детям, при этом поглядывая наверх. Точно не скажет никто, сколько он спас жизней, да и спас ли вообще, но с совестью свой договориться получилось. В 2006 году ему стало тяжело заниматься уборкой и власти определили Адальберта в дом престарелых в Эхтернахе, где он тихо умер в ладу с собой через семь лет. А что же Кровавый… то есть Красный мост? Точной статистики нет, но после смерти бродяги в 2013 году, похоже, что-то пошло не так, и в 2017 году власти решили модернизировать антисуицидальное ограждение. Новое, мощное, высотой 2 метра 70 сантиметров ограждение из нержавеющей стали заменило собой архаичное плексигласовое. И что же? 7 марта 2017 года молодая девушка поднялась наверх и спрыгнула с высоты 76 метров 70 сантиметров на тротуар, лишённый предупреждающих знаков.

На этом закончена вторая мостостроительная пауза, но, видимо, не история проклятия Красного моста.

Красный мост

Люксембург

<<< Евро-2015 в картинках. Часть 27: Люксембург.