БЕГЛЕЦ В ПАРИЖЕ
Беглец никогда не задумывался над тем, откуда у него такое нелепое прозвище. Оно возникло само по себе в неопределенный момент его жизни и не было привязано к какому-то конкретному событию. Может быть, это было связано с тем, что он покидал всех и вся раньше, чем того требовали правила, нормы и приличия. Он раньше времени покинул музыкальную школу (а ведь вполне сносно играл на виолончели), расставание с различными кружками и спортивными секциями (от судомодельного до бокса, от большого тенниса до юных натуралистов) стало разновидностью хобби, зачем-то ушел из математической школы в самую заурядную (будучи в числе лучших учеников), бросил институт, оставил ПТУ, даже из армии ему пришлось убегать в день увольнения в запас через дыру в колючей проволоке. Еще хуже обстояли дела с людьми, а в особенности – с женщинами, которых он оставлял за спиной сотнями и больше не возвращался. А может быть, дело всего лишь в песне ЖАР-ПТИЦЫ «Вне Закона», которая так нравилась ему в студенческие годы? Или он вообще был в прошлой жизни Колобком? В общем, прозвище Беглецу вполне шло, пусть и было без определенного времени и места рождения.
На этот раз он снова бежал, но не от, а к. Наверное, с возрастом к любому беглецу приходит понимание того, что стремление к чему-либо должно быть обязательным продолжением программы, начинающейся с расставания. Беглец приближался к последнему пункту своего Большого Плана – к таинственному, волшебному, хорошо знакомому по книгам, фильмам и передачам и совершенно незнакомому Парижу. Последний этап Плана был разбит на три части: 1) День приезда: обязательное посещение одной из достопримечательностей (неподалеку от которой заблаговременно был забронирован отель) и общее ознакомление с Городом Любви. 2) День второй (с утра и до ночи): посещение «открыточных» мест (типа Эйфелевой башни), самых известных музеев (таких, как Лувр), хрестоматийных заведений (вроде Мулен Ружа) и общее ознакомление с представительницами Города Любви. 3) День отъезда: прощальный поцелуй у двери номера с той парижанкой, которая будет столь бестактна, что останется до утра, и покупка магнитиков на холодильник. Такой был план, да.
Вокзал встретил не только обычной для вокзалов суетой и богатой смесью громких звуков, но еще и пространством, легкими линиями и целой россыпью предвкушений, покрыших (вместо мурашек) собою все тело приезжего. Если честно, то человеку с рюкзаком хотелось в туалет. Но сама мысль о том, что первое, что он посетил в Париже было туалетом, казалась невыносимо кощунственной. Беглец немного потоптался возле указателя с пиктограммами, мысленно выделил жирным «i», зачеркнул «wc», поддернул лямку рюкзака и направился к инфоцентру, возле которого небольшая группа из четырех десятков китайцев организовала глубоко эшелонированную оборону. По их прищурившимся лицам было сразу понятно: без боя не сдадутся. Пришлось перейти к осаде и минут через тридцать удалось проскользнуть в образовавшуюся брешь. За стойкой сидел симпатичный парижанин, похожий одновременно на молодого Шарля Азнавура и не очень молодого Эдриана Броуди, что намекало на врожденный космополитизм информатора. И он сразу подтвердил предположение Беглеца, обратившись на изрядно пострадавшем русском: «Привьет. Уи говорьити по-р-р-руссскьи?» Беглец улыбнулся, кивнул головой и ответил на столь же израненном английском: «Yes, a little bit». Французик быстро сориентировался и переключился на инглиш: «Are you from?» Это был звездный час для обоих, потому что ответом торжественно прозвучало (с характерным московским растягиванием буквы «а»): «Из главного города России, товарищ!» Молодой служащий едва не взлетел на стойку: «Из Москвы! Из Москвы! Ах-как-это-прекрасно-я-изучаю-русский-язык-но-мне-не-везет-и-ко-мне-русские-почти-не-подходят-я-вам-сейчас-помогу-вы-только-говорите-по-русски-и-желательно-побольше!!» Из этой псевдорусской словарно-пулеметной очереди Беглец выловил только то, что русские не жалуют родственника Азнавура и Броуди. Оглянувшись на заполненный китайцами офис, он еще раз кивнул и буркнул: «Верю».
Через двадцать минут Беглец уже направлялся в метро, держа перед собой карту Парижа, разрисованную стрелками. Больше всего карта напоминала план штурма дворца Амина советскими десантниками, только вместо дворца в центре удара был расположен отель со скромным и эксклюзивно-парижским названием «Au Royal Mad Hôtel» (112.40 евро за две ночи, что по тем временам было около 2540 рублей за ночь).
Парижское метро требует привычки. На карте оно выглядит достаточно простым и понятным, но в жизни всё обстоит несколько иначе: с первого захода попасть на нужную платформу (если на станции пересекаются несколько линий) совсем непросто. А еще оно неглубокого залегания, побочным следствием чего стали неприятно низкие потолки. Беглец, нагибая голову, двигался в потоке пассажиров, полагая, что все едут именно в нужном ему направлении и выведут его на нужную платформу: наивная вера в сказку, где всё делается само собой, где волк бесплатно несет тебя на спине к дому незнакомой принцессы, которая, конечно же, за интим-услуги не потребует никаких денег, где вёдра с коньяком сами идут от проруби до кровати в номере отеля, где фея машет палочкой, из которой сыпется радужным облаком кокаин. Разумеется, платформа оказалась не та. Вот так люди и перестают верить в Деда Мороза.
И что оставалось делать? Опять же в теле змеи-толпы он двинулся на выход с платформы. Почему-то не там, где заходил. Толпа равнодушно вынесла пассажира в подземный переход. Беглец выскользнул из потока и прилепился к стене, на которой были написаны какие-то французские названия («Станции», – догадался Беглец). Минут десять ушло на то, чтобы найти на карте метро хоть одно слово со стены. Дальше дело пошло легче, и нужная ветка была найдена. Оставалось малое: из лабиринта подземных переходов вынырнуть на платформу в указанном направлении. Указатели на стенах задавали общее направление к желаемой ветке, но не уточняли, в какой из пяти проходов надо свернуть. Первый оказался весьма коротким, быстро воткнулся в коридор с односторонним движением и привел снова к тому месту, где на стене красовались уже расшифрованные письмена. Второй интуитивно был пропущен, третий работал только на «выход» и сворачивать туда было неразумно, а вот четвертый выглядел вполне привлекательно. Несколько поворотов, лестница, поворот и вот она – платформа! И даже поезд подходит. Врожденный цинизм, помноженный на скептицизм, остановил Беглеца от поездки. После подробного изучения рекламных плакатов и прочих текстов пришлось сделать неумолимый вывод: платформа была на нужной ветке, но в противоположном направлении. Строго напротив него стоял гражданин арабской внешности и как-то вяло смотрел на приближающийся поезд, словно бы ему каждый день выпадает в рулетке переходов парижского метро с первого раза попадать на нужную платформу. «На его месте должен был быть я», – с отчаянием подумал Беглец и обреченно пошел на выход с платформы (разумеется, не там, где заходил).
Оказавшись в очередной раз перед надписями на стене, везунчик (так Беглец мысленно называл себя уже минут двадцать) без промедлений двинулся в пятый поворот и оказался перед выходом из метро. Пришлось возвращаться и идти в последний из оставшихся – тот самый второй проход, который он проигнорировал, полагаясь на интуицию. Платформа казалась знакомой. Ну конечно! Это была та самая платформа, на которую его в самый первый раз вынесла толпа. Тщательно сверившись с явками и паролями, Беглец окончательно убедился: да, Дед Мороз существует, надо просто верить в него. Подходил поезд…
Парижское метро каким-то волшебным образом не переполняется. Возможно, Беглецу постоянно везло, но он ни разу не испытал той московской метродавки, которая для москвичей так же привычна, как кремлевские звезды или густой засол тротуаров. Неэкономично расположенные кресла всегда предложат свободное местечко усталому путнику. Впрочем, как-то раз около него не оказалось ни одного свободного места (ближайшее было у другой двери вагона). Тут же девчонка лет семнадцати вскочила с кресла и чуть ли не насильно усадила Беглеца на свое место. «Как же я стар», – с грустью подумал он, перебирая между пальцами памяти свои пятьдесят лет.
Первые впечатления от Парижа, после выхода на поверхность: «Как-то буднично всё. А где же праздник, шоу, бурлеск, стриптиз и лакрица?» (Вероятно, Беглец хотел подумать не «лакрица», а «латекс» – прим. автора) Оказалось, что не только буднично, но и суетно. Несмотря на подробнейшую схему взятия отеля, на карте не было отмечено, на какой стороне улицы путешественник выйдет на поверхность. Положившись на интуицию, везунчик двинулся в противоположном направлении, что и обнаружил через пару кварталов. Дальше было просто. Отель оказался очень милым заведением с мягким ковром на крутой лестнице, небольшим и удобным номером, с приветливыми хозяевами и подозрительно русским («а ля рюс») видом из окна во двор. Двуспальная кровать намекала на будущее, а душ требовал посещения в настоящем. Бон жюр, Пари!
Выйдя на улицу, Беглец вдохнул полной грудью парижский воздух. Пахло гнилым луком, мочой и горелой изоляцией. Это ерунда, зато фонарики какие! Впрочем, чуть позже станет ясно, что дикостью разнообразия парижские фонари не отличаются.
Первая достопримечательность, встреченная по дороге – здание мэрии 11-го округа Парижа. Ничего особенного в этом здании нет, обычная история. Построено было быстро, за 3 года: с 1862 по 1865. Варварами не разрушалось, молния в него не попадала, даже ни одного пожара не было. Да и строилось оно по проекту скромного труженика цеха – Этьена-Франсуа Ганселя (родился в 1811-м, школу художеств закончил в 25 лет, здание мэрии стало для него вторым крупным самостоятельным проектом, умер в 1878), ничем особенным не отметившимся. Другое дело – сам 11-й округ. Он примечателен вовсе не тем, что стоит на правом берегу Сены, а тем, что самый густонаселенный округ Парижа. Здесь проживает почти восемь процентов населения, из которых эмигрантов – почти тридцать процентов, и почти 29 процентов – люди старше 60 лет. И да, это не самый обеспеченный район французской столицы: среднемедианная зарплата (после вычета 10 процентов самых высоко- и 10 процентов самых низкообеспеченных жителей) – всего лишь 25 800 евро в год. Еще округ можно назвать интеллектуальным ядром французской столицы: почти половина жителей имеют высшее образование. Настоящий котел языков, обычаев и традиций. 11-й округ испещрен узкими улочками, переулками и тупиками, густо усаженными магазинчиками, пекарнями, небольшими кафешками самой разной национальной окраски. Если здесь бродить бесцельно, то и недели не хватит, чтобы охватить все это вавилонское многообразие.
Но у Беглеца была конкретная цель, поэтому он бросил поверхностный взгляд на композицию «Рабочий тоскует по Колхознице» и двинул дальше, отметив про себя только одно: «А неплохой декор. Умели делать».
Из первых наблюдений. Парижане не считают мотоциклы и мопеды за транспортное средство. Максимум, они проходят по категории детская коляска. По этой причине мотоцикл или мопед не паркуются по правилам дорожного движения, а приравниваются к пешеходам. Оставленные без хозяина – к остановившимся пешеходам. Их не трогают и аккуратно обходят даже полицейские, которых слишком мало для того, чтобы еще и за мотосредствами бегать.
Из первых наблюдений. Парижские окна – не самые романтичные окна в мире. Во-первых, они в большинстве случаев закрыты всевозможным ставнями или жалюзи (реже – шторами), предохраняя квартирантов от шума и чужих взглядов. Если вы увидели дом, в котором большинство окон свободно пропускают свет с улицы, значит это – отель. Похоже, что местным жителям Парижа с лихвой хватает во время нахождения на улице. Беглец ухмыльнулся, вспомнив, что первое, что он сделал, зайдя в свой номер – распахнул шторы. Во-вторых, зелень, выставляемая на окна, встречается не так уж и часто, а если встречается, то преимущественно выглядит, как неудачный опыт юного ботаника: то буйно колосится кустом, грозящим вывернуть крепеж, то торчит предсмертными отростками по углам, а то и вовсе напоминает бунт растительности против диктата хозяина, выражаемый в каких-то диких и непредсказуемых формах. Скорее всего, хозяевам просто безразлично, как выглядит их оконная икебана со стороны. И в-третьих, патологическая страсть к французским балкончикам отнюдь не всегда приводит к положительному результату. В какой-то мере французский балкончик в Париже – это лайт-версия московского кондиционера. Нет, Беглец не собирался ставить на одну доску уродливые бородавки кондиционеров и элегантные (в большинстве случаев) скобки балкончиков, но порой ни элегантности, ни уместности в таких украшениях не было.
Первый пункт парижской части плана приближался достаточно споро, хоть дорога и тащилась неуклонно вверх. Только один раз Беглец остановился. Оглядываться по сторонам в узких проулках 11-го округа весьма проблематично - куда не поверни голову, взгляд упирается в стену – поэтому он буквально воткнулся в церковь, выпрыгнувшую из подворотни. Одного взгляда хватило, чтобы понять: «Не стоит тратить на это время». Так оно и есть. Единственное достоинство этой неоготической церкви (Église Notre-Dame Du Perpétuel Secours или Церковь Богоматери Бесконечной Помощи – чтобы это ни значило), возведенной в 1898 году и получившей в 1966-м ранг младшей базилики (это что-то вроде младшего лейтенанта), является то, что она прикреплена именно к тому месту, куда так торопился Беглец. А не заметил он её сразу потому, что с улицы базилика выглядит, как обычный дом, а вход и нарядный фасад – во дворе. Там-то они и столкнулись ненадолго.
Из церковного двора Беглец выходил, прилепив на лицо скептическую усмешку: «Парижские церкви? Ну-ну». Да и городская архитектура не сказать, чтобы захватывала, хотя, конечно, периодически попадались здания, достойные ритуального танца туриста. Скажем, весьма эффектно смотрится волнорез, разделяющий бульвар Менильмонтан и проспект Республики. Щелкая клювом на эффектный домик, Беглец почувствовал под ногой пустоту и едва не провалился. Вход в метро. И долгожданное название:
Станция «Pere LaChaise». Вылезай, приехали.
