РЫНОЧНЫЕ ЛЬВЫ, ИЛИ РЫЦАРИ ПРОТИВ ЦЕРКВИ
Как начинается любая наша поездка? С составления примерного плана посещения городов и определения мест для ночлега. Какие-то можно промахнуть за день, а на какие-то не хватит и нескольких дней. Поиск разумных компромиссов и внимательное отношение к ритму путешествия – вот что такое план. Трир изначально предполагался на роль города с ночевкой. Но голос разума возопил: «Какой, в баню, Трир?! Что там смотреть? Черные ворота, Римский мост и дом Карла Маркса – это можно за полтора часа окучить. А что делать потом? Чахнуть от провинциальной тоски?» Сдвиг ночи из Трира в Кёльн (большой город, наверняка много чего посмотреть можно) казался разумным компромиссом. Нам и в жизни часто кажется заведомо проигрышный вариант разумным компромиссом. Потому что надо же во всем видеть плюсы и минусы. И чтобы не обидеть «минусовика» мы «благородно» преувеличиваем его минимальные достоинства и вообще пытаемся сами же найти массу оправданий своему собственному решению. Этот парадокс взрослые почему-то окрестили «практичным подходом к жизни», хотя лично я ничего практичного в женитьбе на отвратительной номенклатурной корове, например, не вижу (для равновесия добавлю, что выход замуж за какого-нибудь чиновничьего сынка-жировоза в результате приносит не меньшее количество проблем, которые практичный человек постарался бы избежать до их возникновения). Очень скоро стало понятно, что заход в Трир без ночевки – это очевидная ошибка, исправлять которую по ходу пьесы было уже поздно. Но настоящее понимание пришло только ближе к отъезду, когда подошедшая вплотную Досада дыхнула в ухо: «Не досмотрел!» Впрочем, это спойлер. Хотя…
Досада обязательно должна быть главным символом города. Посмотрите на эту епископскую физиономию: он же полыхает от досады, как джунгли во Вьетнаме 60-х. И убивается наш святоша вовсе не из-за отвалившейся руки (кстати, что он ей делал-то?!), а потому что хорошо знает историю города Трир.
Но были и такие трирцы, которые, зная его историю, не сидели сиднем, бесплодно сетуя на судьбу-индейку, а делали выводы и не шли на разумные компромиссы, отделяя свой дом от общей судьбы. Самый яркий пример – Дом Трех Королей (Dreikönigenhaus). Правда, сначала он и прозвище другое имел и выглядел иначе. Даже после трех бутылок мозельского вы без особого труда узнаете мавританский стиль, но на самом деле за фасадом кроется соединение романского стиля и ранней готики. Строилась жилая крепость не кем-нибудь там, а самим господином трирским судьей. Сразу почему-то верится, что судья был честен и неподкупен. Начал он воздвигать своё детище примерно в 1200-м году, а закончилось строительство лишь через 31 год. К сожалению, история не сообщает, удалось ли судье насладиться убежищем, или же с него раньше успели содрать шкуру живьем. В любом случае дом сразу же получил среди горожан прозвище «У Колонны» из-за темной мраморной колонны, венчающей фронтон (такие же колонны были установлены и в окнах).
В 1466 году (очередной период восстановления города и либерализации социальных институтов) владельцам Дома У Колонны мягко намекнули, что мрачный средневековый образ здания не соответствует трендам эпохи. Владельцы почесали репу и решили, что с либералами лучше не спорить, полностью изменив внешний вид фасада (оставив без изменений всю остальную конструкцию). Так домик получил модную мавританскую физиономию и стал излучать позитивные вибрации. Хотя… Самая примечательная особенность дома заключалась вовсе не в колоннах или фасаде. Над входом следовало бы написать: «Защити себя сам!» Именно вход и представляет до сих пор особенную черту жилого здания: он расположен на высоте 7 метров над землей (это выше, чем городская стена, и для бубок с шестами является непреодолимой преградой!). В обычное время ко входу вела нормальная деревянная лестница, которая в случае опасности демонтировалась специальным рычажным устройством, и тогда для званных гостей из входа на землю опускалась обыкновенная приставная лесенка. Вот и всё, и никакой досады.
Ах да, название… Есть подозрение, что догадливый читатель уже смекнул, из какого места принесло нынешнее прозвище дома. В 1680 году дом был куплен Йоханом Корнетом из Кёльна. Из Кёльна! Разумеется, первое, что сделал новый владелец крепости и фанат религиозных небылиц – повесил в прихожей полотнище, повествующее о Трех Королях, дары приносящих. Само собой, что про чудика заговорил весь Трир, а дом стали называть Домом Трех Королей (ясно давая понять, что там не все дома).
Кстати, это еще одно место, где готовят вкусный кофе.
Вот честно, в самом начале понимание масштабности Трира никак не наступало. Да, пришлось тормознуть у Дома Трех Королей, но это всего лишь один дом. Во многих российских городках есть какой-нибудь необычный дом, являющийся местной достопримечательностью. Не XIII века, конечно, но всё-таки. Так что в нормальном ритме двигаясь к центру города и заглядывая во встречные переулки, фиксировали не историческое значение, а практическое применение: «Цены-то неплохие, можно было бы и пошопиться, будь в запасе деньги и время». Откуда ж было знать, например, что это Штокштрассе, являвшаяся раньше частью еврейского квартала.
До выхода на Рыночную площадь (Хауптмаркт) Трир казался городком «на раз».
Именно на Рыночной площади серебряным молоточком в черепную коробку постучалась запоздалая догадка: Трир – это гораздо больше, чем провинциальный городок со званием старейшего города в Германии и римскими воротами. Рыночная площадь по размерам небольшая, а по форме напоминает неровный треугольник, вытянутый в сторону Черных Ворот. Люди, идущие в сторону вокзала, вытекают из неё, как молоко из пакета (Значит ли это, что мы втекали в неё, как молоко в пакет?), но основная масса отдыхающих напоминает приготовление счастливого народа к праздничному карнавалу. К слову, праздники на площади – явление нередкое (по четвергам на протяжении карнавального периода и по его завершении в «Розовый понедельник» ноября проводится женское шествие, в конце июня фестиваль Старого города, традиционные праздники, религиозные и пр.). Но и без праздников площадь выглядит настолько нарядно, что так и ждешь: вот-вот сейчас изо всех окон начнут вылезать на мостовую санта-клаусы, пасхальные кролики и пряничные человечки. Органично в общую нарядную картину вплетены три фахверковых дома XVII века. Но если знать, что в среднем доме находятся ворота в еврейский квартал, то «Карнавала не будет, карнавала нет!» (шутка, карнавал будет продолжаться вечно).
Как и любая другая рыночная площадь любого другого нормального города трирская Хауптмаркт способна нанести сокрушительный удар по печени и кошельку простодушного гостя, поэтому надо быть внимательным и осторожным, стритфуды в обе руки не хватать, но и за первый попавшийся столик с меню не прыгать. В стороне от этого веселья поесть можно более бюджетно, если не задираться на традиционную кухню. Мы стоически наблюдали за жующими толпами нарядно (и не очень) одетой публики, давились слюнями, но уверяли себя, что есть совсем не хочется («И ты ТОЖЕ не хочешь?!»). А пообедали потом, вдали от туристических троп, за скромные 23.8 евро на двоих.
Еда едой, но о ней действительно можно забыть, стоит только выйти на Хауптмаркт – это же просто музей на открытом воздухе и с бесплатным входом. Столь высокую концентрацию разнообразной визуальной вкуснотени можно встретить далеко не в любом европейском туристическом центре. Каждый дом (буквально каждый) заставляет всматриваться в себя. Каждый угол скрывает за собой что-то очередное прекрасное. Каждый отодвинувшийся в сторону турист приоткрывает вид на очередную залихватскую детальку. В общем, «здесь каждый камень мостовой хранит тепло ушедших дней…». Нет, с Хауптмаркт быстро уйти еще никому не удавалось (а ведь в расписании не было отдельного пункта «Посещение площади»).
В первую очередь обращает на себя внимание белое башенное здание, гордо вывалившее на площадь свою грудь: «Я здесь самое главное!» Ладно, можно начать и с него.
И вот всё в Трире такое. Белые ворота называют черными, а этот белый дом назывался «Красным домом». Главное, чтобы ничего не называть белым, традиция такая. Здесь принято называть так: «Война Бурой и Алой роз», «Группа NIGHTSNAKE», «Джонни Вестмюллер» и «Мартини Пьянко». Говорят, что сюда даже Саша Борзый со своим сериалом хотел приехать, но местные не приняли: в Трире борзых и без него насмотрелись. Были, правда, Белые Ворота, но их уничтожили, чтобы не портили репутацию. Однако, давайте по порядку.
В XV веке Трир становится настолько светским, что само собой отваливается многовековое прозвище «Священный город», постепенно власть переходит в руки людей с деньгами, но без ряс, всё больший вес приобретает городской совет. В этот яркий момент либерализации старая ратуша внезапно оказывается слишком маленькой и тесной для встреч и заседаний. Как поступают в других городах? Ага, строят новую ратушу вместо старой (или если говорить про Кёльн – новый собор вместо старого). Но не таковы познавшие горечь многократных потерь трирцы: «Надя, вот за такой короткий срок старое разрушить можно, а создать новое – очень трудно.» Поэтому маленькая ратуша остается, а на месте бывшего приходского дома (и в этом был реальный вызов, да) в 1430 году строится филиал ратуши, специально для приемов. И вот на этом месте необходимо делать торжественную паузу. Помните, чем был особенно ценен первый истинный Храм Христа Спасителя? Тем, что был построен на народные деньги. Так вот, филиал ратуши точно так же может считаться народным зданием, потому что в его строительство вложились и рядовые горожане (разумеется, церковь не принимала участия в этом строительстве). В следующие 53 года здание несколько раз перестраивалось, явив по завершению приложенных стараний четкое послание архиепископу города, который был главой светской власти (не забываем, что архиепископы Трира в тоже время носили еще и высочайший титул «курфюрст»), несмотря на ослабевшую хватку церкви. Послание заключалось в том, что на месте приходского дома была выстроена практически крепость в стиле поздней готики, как символ борьбы за свою свободу гражданского общества и готовности её отстаивать. Это нам сейчас известно, что через сотню лет имперский суд отклонит заявку Трира на статус свободного города (в котором церковь правила бы в одно жало, разумеется, под патронажем Рима) и все высокие церковные чины свалят, а вот тогда архиепископ весьма активно сучил ножками и ручками. Возможно, именно из-за этого пострадали подвернувшиеся под руку католической власти кальвинисты, но это не точно.
Название дому оставили прежнее, приходское – Штайпе (Steipe), которое произошло от трирского названия столпов, как бы поддерживающих крышу, на фронтонах зданий (Stypen), которое произошло от слова «опора» (Stützen – поддержка, опора, подпорка). Несмотря на идиотскую вторую производную, смысл названия оказался вполне привлекательным. Смысл смыслом, а народу подавай что попроще: из-за красного фасада здания Штайпе стали величать «Красным домом».
В 1684 году церковь отыгралась: богатенький советник и секретарь собора Иоганн Вильгельм Польх (Не путать с живущим в то же время курфюрстом Иоганном Вильгельмом Пфальцским!) пристроил вплотную к Штайпе свою резиденцию – веселенький домишко в стиле позднего ренессанса. И больше того: он выкрасил известняковый фасад в… красный цвет. Ну не жопа ли? Штайпе поменял окраску и постепенно народное прозвище «Красный дом» переползло на соседа. Как Штайпе стал символом борьбы за гражданскую свободу, так и новый «Красный дом» стал символом смехотворной самоуверенности: на его фасаде гордо сверкала золотом надпись на латыни о том, что Трир появился на 1300 раньше Рима и будет существовать вечно. Вот мы смеемся над необразованностью предков, но даже в XVII веке нашлось очень мало дурачков, которые поверили в байку про основание города ассирийским принцем Требета якобы в XXI веке до н.э.
Время сглаживает противоречия и в XIX веке оба здания работали уже в одной упряжке, став гостиничным комплексом. Идеологическая подоплека, казалось, стерлась навсегда. Удивительно, что возродилась она, когда стёрлись сами здания.
То, что надо строить полвека, можно разрушить в одно мгновение. 21 декабря 1944 года британский бомбардировщик идеально точным попаданием завалил оба здания. «И одною бомбой он убил обоих…» Напрочь завалил. От Штайпе осталась только каменная лестница, от «Красного дома» – кусок стены со словами «ANTE ROMAM» и тень секретаря собора. О восстановлении не было и речи, тут даже хотели сбацать что-нибудь современное. Но тоска по утраченному символу ела поедом свободолюбивых трирцев почти 20 лет. Па-бам! На арене появляется Священный Дух – дух жителей города, связавший 19 марта 1964 года в один узел (иначе говоря – в попечительский совет «Реконструкция Штайпе») действующего мэра, пару юристов, врача и фабриканта. 7 декабря 1966 года горсовет проголосовал за реконструкцию на основе подготовленной исторической модели. Угадайте, на какие деньги стали восстанавливать Штайпе? Верно! Горожане уже второй раз скинулись на родную крепость всем миром (если вспомнить, на какие деньги реконструировали тот же ХХС, то, пожалуй, можно сделать вывод, что свобода ценится народом больше, чем религия). И в благословенный июль 1970 года строительный забор снесли. Народ ахнул: вместе со Штайпе воссоздали и его альтер эго – «Красный дом». И снова эта парочка танцует вместе. По большому счету реконструкторы позволили себе только одну откровенную историческую вольность: на углы Штайпе поместили двух рыцарей: один с открытым забралом мирно смотрит на Рыночную площадь у своих ног, а второй взирает из-под опущенного забрала на Трирский собор, положив руку на меч и в полной готовности к бою. За гражданские свободы, вестимо.
На этой позитивной ноте со Штайпе и «Красным домом» можно было бы попрощаться, но нет сил оторваться от скульптуры, помещенной прямо в центре «Красного». Поначалу я даже не понял, что это за странная женщина такая, пытающаяся спихнуть правой рукой с книги на пол голопупса, попирающего страницы. Уж не дева ли Мария со своим популярным сыночком? А ведь всё так очевидно – это же Антоний Падуанский! Ну как можно не понять-то?! Кто из святош, кроме него, может держать книгу и ради неё даже прибить младенца (догадка насчет мальца оказалась верной: Иисус, бляха-муха)? Никто, вот именно. Антоний идеально подходит к этой странной паре красных/не красных домов в связи со своим именем. И речь вовсе не о том, что за необычайную эрудированность (Антоха был прекрасным оратором и мог наизусть шпарить отрывки из сочинений Плиния Старшего, Цицерона, Сенеки, Аристотеля и др.) церковь в лице Папы провозгласила его Учителем Церкви. В конце концов, в этом ничего из ряда вон нет – у нас тоже был Учитель и Отец (который оказался в итоге не отцом, а сукою). А в том, что не везде его зовут Падуанским. Наш герой получил такую постироничную фамилию из-за того, что умер он в Падуе. Но родился-то Антонио (такое произношение его имени более аутентично, нежели латинизм «Антоний») в Лиссабоне! И в Португалии его зовут, само собой Антонио Лиссабонский. Ну не смешно ли: один из самых главных святых католического мира не имеет своей собственной фамилии, что позволяет каждому звать его на свой манер. Надо бы подкинуть идею курянам насчет святого Серафима Курского…
А какая фамилия была на самом деле у Антонио? Полноте, никто не знает точно даже год его рождения. Две основные версии называют 1191 и 1195 годы, из чего можно сделать вывод, что умер он примерно в 36 или примерно в 40 лет. Но один из его биографов уверяет, что единственный год рождения, который может устранить все противоречия в имеющихся фактах жизнеописания – 1188. Что же до фамилии… Наиболее достоверно звучит только изыскание, называющее имя его папы – Мартиньо (одна из форм имени Мартим). А вот с фамилией несколько сложнее. Впервые она записана со слов в XIV веке (то есть 200 лет передавалась из уст в уста, словно бы португальцам больше и поговорить не о чем было, кроме как о фамилии отца Антонио): де Булхойнс. Уверяю вас, что это не фамилия! У меня есть самое простое и очевидное объяснение. Дело в том, что соседи хорошо запомнили, как жена Мартима (вроде бы – Мария) вопила на весь квартал: «Ты опять бухой!?» Мария любила косить под аристократку: оттопыривала мизинец и ко всем словам добавляла «-с» (желаете-с, извольте-с, пардоньте-с). Поэтому «бухой» звучало как «Бухой-с!». А так как Мартиньо не очень ловко говорил в таком состоянии, то смиренно отвечал благоверной: «Бу-л-хой-н-с» – кивал головой и шел спать в свинарник.
«Фу, – скажете вы, – свинарник, бухалово. А что, поблагороднее родителей для святого не нашлось?» Точно так же рассуждали и его соплеменники-потомки, родив в итоге красивую сказку, что папой Мартима был знаменитый командир Первого крестового похода Годофредо де Булхао (нашли же созвучную фамилию, какие молодцы), а его мамой – прямой потомок Фруэлы I Жестокого, короля Астурии (речь не об испанской провинции, а о первом христианском государстве на Пиренейском полуострове). При чем тут Фруэла Жестокий, хрен его знает, но одна богатая семья из Лиссабона – Болхом (никакого отношения к Годофредо не имеющая, разумеется) – долгие века уверяла всех (и передавала традицию из поколения в поколение), что Антонио из их рода. Вот вам и Падуанский.
Вообще, стоя на Рыночной, можно бесконечно разглядывать украшения зданий. Чего только стоит семейная парочка львов на крыше дома Якобштрассе (пешеходная улица, берущая начало на Хауптмаркт), 1. Неизвестно, куда смотрит лев-муж, но, судя по вторичным признакам, смотрит он на что-то весьма привлекательное, чему явно не рада львица-жена. Весьма странная коллизия для рыночной площади, причины которой время укрыло от нас. Не менее странно, что дом называется Дом Синего Льва, а не Дом Синих Львов или Синей Львицы. С этим домом вообще не всё в порядке. Он был построен в стиле поздней готики, а в 1785 году фасад был кардинально перестроен в стиле классицизма. Злобный народишко и этому дому приклеил своё неформальное прозвище, назвав его за внушительный выступ, поддерживаемый каменной консолью, Городским Зонтом. Впрочем, в 1904 году городской архитектор повелел немедленно убрать и прекратить, так как выдающаяся грудь здания перещеголяла даже Штайпе и вообще рушила гармонию Рыночной площади. Зданию попытались вернуть первоначальный облик (на самом деле – нет), только в меньших пропорциях. Получилось очень по-французски. Ни один лев во время всех этих реконструкций не пострадал. А львица и без того – страдалица.
Между Штайпе и Синим Львом зажаты два дома близнеца, у которых есть только три отличия: 1) цвет 2) фигура под шпилем 3) живой ворон на шпиле. По поводу первого пункта – можно было и в один цвет покрасить, стали бы единым комплексом. Третий пункт тоже можно как-нибудь урегулировать с пернатыми. Не понятно только, что делать с Иисусом Христом, держащим шляпную коробку. Кстати, есть версия, что Кэрролл заглядывал в Трир и именно отсюда утянул одного из своих главных персонажей.
Но изо всех элементов декора наиболее яркое впечатление оставляет драматическая сцена атаки свинокрокодила на бычка-коротконожку. Если верить легендам, то несчастное животное может быть кем угодно: от египетского Мневиса до христианского Луки. В любом случае ему здорово не повезло натолкнуться на плотоядного хрюнделя. Сам же дом был построен в 1766 году и с первого дня в нем был открыт трактир. Нетрудно догадаться, что трактир назывался «Черный бык». Только не кричите со входа «Трактирщик!» - могут неправильно понять. Сейчас вместо трактира на первом этаже магазин парфюмерии и косметики «Rituals…», а название «Черный бык» за домом всё равно осталось.
Закончить тему украшательств хочется кратко и весомо. Самое пафосное и богатое украшение – арочный портал в… Да нет же, погодите. В либеральные времена XV века (да благословятся их годы) горожане не только крепость соорудили на рыночной, но и (это совсем уж как-то странно, но так оно и есть) буржуазный прототип собора, скажем так, гражданскую (вот же сатана, чуть не написал «светскую») церковь. Назвали её опять-таки именем нетрадиционного святого – Церковь Святого Гангольфа. Почему выбор святого необычен? Да потому что Гангольф считался мучеником не за веру в бога, а за веру в любимую жену. Тут, правда, байка о любящем феодале явно что-то не договаривает. В двух словах. Гангольф свою жену любил, а она его – не очень (уж не потому ли, что взял он ее в детском возрасте и силой?). И изменяла госпожа не с кем-нибудь, а со священником, принимающим её на исповедь (техническое исполнение этих исповедей можете представить сами). Дошли слухи до мужа, он решил её проверить и говорит: «Засунь-ка, любимая, руку вот в этот чан со святой водой, если верная мне, то ничего плохого не случится». Она руку – в чан, да обварила её по самый локоток, словно бы в кипяток сунула (а проверить, что в баке не кипяток или кислота, она почему-то не сообразила, или не по своей воле по дну котелка рукой шарила). То-то крику в доме было! В общем, скандал: жена – с обезображенной шрамами рукой, муж – с обезображенной рогами головой, а священник с обезображенной подтвердившимися слухами исповедальней. Убил наш священник Гангольфа темной ночью, очень уж сильно осерчал на мужа окаянного. Говорят, что через какое-то время свежеиспеченная вдова вместе со священником натрескались зеленых яблочек и умерли в мучениях от колик в животе. Ну да и Бог с ними, а Гангольф наш, убиенный за странные супружеские отношения в Святого обратился, как только на небе полная Луна появилась. Теперь представьте, что именно он – жертва официального представителя церкви – становится покровителем церкви. Каково это местному архиепископу лицезреть-то было? Церковь получилась ладная, в одной стилистике со Штайпе и с высокой – 62 метра – башней. И это уже стало настоящей проблемой, потому что кафедральный собор был почти на десяток метров ниже. Только подумайте: какая-то там "народная" церковь стала выше кафедрального собора! Разумеется, архиепископ немедленно распорядился нарастить высоту собора, пусть будет на пару метров, но выше Гангольфа (некому тогда было подсказать, что есть еще слово "длиннее"). В условиях экономии времени и денег увеличили высоту только одной башни, и так сойдет. Архиепископ вынул из кармана рулетку, замерил высоту и работу принял. А саму церковь на Рыночной застроили домами так, что над крышами теперь одна только башня и видна. Но как же попасть в церквуху? А вот через этот арочный вход во внутренний дворик. Добро пожаловать в церковь Гангольфа – антицерковную церковь.
Центр площади, города, Земли и Вселенной – Рыночный крест. Принято считать, что украсил площадь этим артефактом архиепископ Генрих I. Собственно, об этом же гласит и надпись на кресте: «Henricus archiepiscopus Treverensis me erexit» («Меня построил архиепископ Трира Генрих»). Смотришь на неё и думаешь: какой же молодец этот Генрих, работящий и талантливый. Но интуиция, порхая за левым плечом нашептывает, что вся деятельность архиепископа ограничилась распоряжением. Так или иначе, но в 958 году крест был установлен на Хауптмаркт с самыми высокодуховными целями. И не вина Генриха, что высекать для креста специальное основание поленились и тупо использовали римскую колонну, коих по Триру в те времена сохранилось еще предостаточно. И уж точно не вина Генриха, что с 1200 года Рыночный крест стали использовать в качестве позорного креста. Увы, сегодня можно увидеть только четыре отверстия, уже без прикрепленных к ним ранее цепей с железным ошейником и кандалами (и камень позора тоже отсутствует, разумеется: «Святой реквизит – только для членов профсоюза!»), а ведь надо было оставить в качестве иллюстрации, что грозит упорствующим в бездуховности.
Удивительно, что за все время его существования (а Крест Генриха, возможно, самый старый рыночный крест в Европе) он никуда не исчезал и никак не разрушался. Ни он сам, ни римская колонна, на которую его водрузили. Вплоть до 1964 года. Тут надо сказать, что иногда музеи (из лучших побуждений, конечно же, да) ведут себя по отношению к историческим предметам не лучше, чем церкви. В 1964 году Рыночный крест впервые за тысячу лет сняли с основания и унесли. В муниципальный музей Симеонтифт (что находится рядом с Порта Нигра). Зачем?! Чтобы обеспечить сохранность? Ну, конечно же, нет, исключительно привлекательности заведения для и повышения статуса ради. А на столб прикрепили копию. К счастью, разум возобладал и 1 декабря 1979 года крестик вернули на место. А в 2004 году его еще и покрасили в соответствии с цветовой концепцией профессионального реставратора Райнера Телена, который немало сил потратил в 79-м на возвращение Блудного Креста.
Небольшое отступление, которое может показаться неуместным. Во многом своей визуальной привлекательностью Трир обязан именно этому человеку, который всю свою профессиональную жизнь занимался реставрацией города (при том, что в 1974 году переехал в Густерат). После выхода на пенсию Райнер Телен выбрал для себя активное хобби – заделался трирским гидом, практически сразу став звездой номер один в мире экскурсоводов (о сколько дивных и диких историй хранит его память!). Сейчас ему 79 лет, и он по-прежнему иногда приезжает показать и рассказать. Если вам повезет с ним встретиться – не забудете.
Можно весь день провести, не сходя с площади, я здесь и половины не показал, но на Трир по плану выделен лишь один неполный день, такая незадача. Поэтому пора топать дальше. Однако, оставить без сладкого никак нельзя. Дивитесь: идеальный образец безвкусицы и пошлости в искусстве – Petrusbrunnen или Фонтан Петра (еще ближе нашему уху перевод в одно слово: Петрофонтан). Кто-то может резонно возразить, что маньеризм по определению предполагает претенциозность, эмоциональную взвинченность и замену гармонии эстетической гипертрофией (большой привет Вадиму Степанцову!). Да, это так, но ведь маньеризм вдобавок предполагал высокий уровень исполнительского мастерства. Высокий, бляха-муха, не в метрах! Впрочем, у Петрофонтана есть и объективные обстоятельства, извиняющие его нынешний вид, лучше всего характеризующийся словосочетанием «гламурное чудовище».
Для начала надо сказать, что фонтан на Рыночной площади тоже стал в какой-то мере заложником политической борьбы. В 1496 году вместо фонтанчиков с питьевой водой появился красивый (возможно) готический фонтан, поящий всех покупателей/продавцов и ублажающий взор архиепископа. Через сотню лет, когда высочайшая церковная власть испарилась вместе с прозвищем «Священный город», старорежимный фонтан снесли бульдозерами и в духе нового времени заказали у модного в то время скульптора Ганса Рупрехта Хоффмана что-нибудь зажигательное. Ничего зажигательнее и оригинальнее Петра (являющегося покровителем Трира) в голову Ганса не пришло, и он разродился столбовой композицией в стиле manierismo. Так что же может служить оправданием? А то, что мы не можем с достаточной степенью достоверности оценить авторскую реализацию, потому что фонтан кардинально реставрировали не менее шести раз (1724, 1753, 1820, 1865, 1904, 1938), в результате чего он утратил не только девственность, но и аутентичность. В любом случае горожане его любят (так любящие родители всегда считают своего десятилетнего сынка, пусть и не очень симпатичного, самым красивым мальчиком на свете), холят и лелеют. Во время Второй мировой Петрофонтан не пострадал, потому что его заранее обложили каменной кладкой заботливые (и немногочисленные) горожане. В общем, любовь – зла. Полюбишь и вот такого Петра (с двумя ключами, серебряный – наверное, для Рая, а золотой – от кабинета Начальника), и такую пучеглазенькую добродетель по имени Благоразумие (Prudentia; рука с зеркалом – новодел, потому что оригинальная была отломана), и несчастного львенка с не менее несчастной черепашкой, и даже отрезанную голову обезьянки с кольцом во рту.
Разговор о любви, наверное, будет уместно продолжить в здании, как бы для этого и построенном (нет, речь не о публичном доме, но ход ваших мыслей мне нравится). А вон и оно, виднеется между крыш.
Comentarios