НОЧЬЮ ВСЕ КОЛОННЫ – СЕРЫЕ
Первый день в Париже закончен, пора подвести предварительные итоги и, возможно, скорректировать Большой План, по которому впереди оставался еще один полноценный парижский день.
По Парижу пройдено за первый день примерно 20 километров, что само по себе не много, но впечатление о самом городе (исключая открыточные места) даёт получить вполне достаточное. И это впечатление – вовсе не восторг, но и не разочарование. Есть во Франции города и лучше, есть соборы красивее, и уж совсем наверняка есть города чище (другой вопрос: есть ли во Франции города грязнее?). В целом остается приятное впечатление от архитектуры и общегородской спланированности, и противоположное – от коммунальной неухоженности, расхлябанности и чего-то неуловимо схожего со словом «трущобы» (что в метро, что на поверхности). Самое лучшее в Париже – размер «исторической» части города, которая относительно всего размера города составляет не меньше половины. Это вам не пятачок в Кошице или район в Кракове. Из российских городов никто, даже Санкт-Петербург (единственный из крупных городов, кто сохранил значительную часть своего облика), не может потягаться по этому показателю с Парижем.
Зато российские города могут посоревноваться по чистоте. Не Ярославль, конечно (о Нижнем Новгороде можно вообще не упоминать), но вот Москва в тех местах, где летом не идет ремонт (да, таких мест немного, но найти их можно!), явно чище французской столицы. Питер, пожалуй, не выигрывает по чистоте, но в нем нет помоечных запахов (спасибо ветру с Залива). Екатеринбург очень даже достойно смотрится на парижском фоне, если и проигрывая, то немного. В общем, Париж похож на симпатичную, но неопрятную, немытую и нечищеную девицу.
Ночь, разумеется, маскирует изъяны, выделяя подсветкой наиболее симпатичные места, да и повсеместный запах алкоголя как-то скрашивает дневные ароматы, но если нет компании, то становится неуютно. Одинокий человек ночью в Париже привлекает слишком много внимания, словно блоха на зеркале. Подходят девушки (а в голове только одна тревожная мысль: они собираются тебя обобрать; еще не ясно, каким именно способом, но точно останешься без денег), подходят с улыбкой (часто – неконтролируемо пьяной), могут потрогать за руку или повести плечом, приглашая в свою компанию, а ты вежливо отказываешься и бубнишь про какую-то мнимую встречу, на которую торопишься. Подходят мужчины (а в голове только одна тревожная мысль: они собираются тебя обобрать; еще не ясно, каким именно способом, но точно останешься без денег), они не прикасаются, но делают много жестов руками, пытаясь одновременно угадать, на каком языке к тебе обращаться, и приглашаю в свою компанию, а ты вежливо отказываешься и настойчиво бубнишь, что не понимаешь их, извините. В Москве одинокий человек ночью такого ажиотажа не вызывает: максимум – пристанут гопники с целью набить морду и вывернуть карманы.
Ночной Париж освещен беднее, чем прожигающая деньги регионов Москва. Такое впечатление, что Москва денег не считает, а Париж денег не видит. Понятное дело, что впечатление обманчивое, просто власти Парижа тратят основную часть денег не на развешивание гирлянд поперек улиц и не на установку идиотских круглых металлических арок, и даже не на ежегодное перекладывание плитки и разгон облаков в День Взятия Бастилии, а на менее эффектные мероприятия, например, на Национальный архив. Вот и вход в него освещен скромно и неприхотливо. Нет ни золотых табличек, ни пластиковых силуэтных фигур, ни блестящих шаров, ни полиэтиленовых букетов, а только потертая каменная плитка с надписью: «Вход в Отель Оливье де Клиссона, товарища по оружия коннетабля Франции дю Геклена – 1380; Отель де Гиз – с 1553 по 1704». Сейчас за этим входом располагается комплекс зданий, где помимо Архива расположено Французское историческое общество, Министерство культуры и еще несколько не менее полезных обществ, но среди зданий главным является Отель де Субиз. Отель в названии означает только то, что это здание с садом/палисадником, а вот Субиз… На табличке перед входом про него ни слова, что вполне логично. Ворота, например, то есть этот вход с башнями – всё, что осталось от здания, построенного де Клиссоном, тем самым, про которого на табличке написано. Ну да, корешем самого дю Геклена. Почему Самого? Потому что, будучи коннетаблем Франции (высшее воинское звание страны того времени), Бертран дю Геклен получил настолько мощный пиар (хотя и не был выдающимся полководцем, поделив примерно поровну победы и поражения), что ему бы позавидовал даже Зинедин Зидан: Бертрана похоронили в королевской усыпальнице Сен-Дени в ногах Карла Пятого. Но вернемся к Оливье де Клиссону.
Впервые судьба столкнула 28-летнего Оливье де Клиссона с 44-летним Бертраном дю Гекленом во время сражения за бретонский престол у города Оре. Оливье поддерживал английского ставленника Жана IV, а Бертран, поддерживавший Карла V, был с противоположной стороны. Французы проиграли, дю Геклен попал в плен, а Оливье остался без глаза, получив прозвище Одноглазый из Оре и понимание того, что с Бертраном надо держать глаз востро. После соглашения с Жаном IV Карл Мудрый вызволил Бертрана из плена и через три года после битвы под Оре отправил его походом в Испанскую кампанию. Туда же англичане направили де Клиссона. Ничего оригинального: англичане победили, дю Геклен попал в плен, а вот де Клиссон успел вовремя зажмуриться и второй глаз сохранил. Теперь и до Бертрана начало доходить, что результаты встреч с Оливье слишком предсказуемы. Тем временем в чуткой биполярной душе Оливье (он был французом, но папашу его казнил Филипп VI за сдачу Ванна, а мамаша бежала в Англию и вырастила сыночка при лондонском дворе) всё больше росло недовольство англичанами. А тут еще и давний соперник дю Геклен получил в 1370 году звание коннетабля. Надо было действовать, и Оливье встал под знамена французского короля. Но не просто встал, а заручился поддержкой нового главнокомандующего, что тот не будет ему выкалывать глаз. Бертран в свою очередь потребовал обещания, что Оливье больше не будет брать его в плен. На том и ударили по рукам. Ножами. Смешали в чаше с вином свою кровь и отхлебнули по глотку, назвав себя братьями.
Оливье надо было обустраиваться в Париже и через год он нашел себе неплохое местечко в центре района Темпл (нынче – Марэ). Там и развернулось строительство парижской резиденции де Клиссона. 1380 год стал для выходца из лондонских кругов настолько удачным, что еще 20 лет назад он не предполагал бы найти подобное развитие сюжета своей жизни даже по адресу Юстон роуд, 96 в разделе «Фантастика»: 1) Дю Геклен успешно погиб во время осады – теперь за оставшийся глаз можно было не опасаться; 2) звание коннетабля перешло к де Клиссону («Ура, теперь и меня похоронят в Сен-Дени!» – радостно заблуждался Одноглазый); 3) Закончено строительство парижского дворца. Правда, через 12 лет кучка интриганов погнала Оливье с поста коннетабля и из Парижа, но это уже другая история. Нам важно, что вход в его резиденцию – последний след частной архитектуры XIV века, который можно увидеть в Париже.
В 1553 году герцог де Гиз купил здание, а оно было уже в настолько ветхом состоянии, что восстановление влетело герцогу в звонкую монету. Но результат того стоил, если верить дошедшим до нас свидетельствам. И да, вы правильно догадались: это тот самый Генрих де Гиз. Именно здесь была устроена штаб-квартира католической лиги во время религиозных войн. Именно здесь была спланирована бойня в ночь на 24 августа 1572 года накануне дня Святого Варфоломея, прозванная Варфоломеевской ночью. Именно здесь было спланировано и католическое восстание против Генриха III (которое хоть и закончилось успехом, но оказалось фатальной ошибкой де Гиза).
Ко второй половине XVII века Дом Гизов практически прекратил свое существование, а в марте 1700-го недвижимость была куплена Франсуа де Рохан-Субизом и его Анной де Рохан-Шабо. Жена здесь упоминается неспроста, потому что ремонтом она занялась лично. И первое, что сказала Анна: «Фи, ренессанс – это так немодно. Я не желаю жить в доме с устаревшей архитектурой, словно какая-то бумерша». По её указаниям, было переделано всё (в том числе снесена часовня с рисунками Никколо дель Аббате и Франческо Примитаччо, руководителя Первой школы Фонтенбло), в первую очередь – фасад здания и ограда. Вот только вход она почему-то пожалела (или просто не успела перестроить).
Во время Французской революции Отель был – ха-ха – конфискован, а потом… Думаете, что его тоже распродали по кирпичику? Нет! Его продали целиком. А 6 марта 1808 года по указу батюшки-императора государство полностью выкупило Отель де Субиз (и пристроенный к нему по воле неуемной Анны Отель де Рохан) со всеми потрохами. Здесь Наполеон I разместил свой архив, на чем головокружительная история отеля превращается в пыльное и скучное существование. Государство по-прежнему с удовольствием тратит на него деньги. С куда большим удовольствием, чем на курятники с крестами в шаговой доступности от каждой станции метро или памятники средневековым маньякам и авторам механизмов для уничтожения людей.
Нет, в самом деле, иллюминация в Париже не заставит восхищенно замереть в полете Железного Человека, но местами настолько выгодно оттеняет достоинства, скрывая недостатки, что на ум сам собой прилетает привычный критерий «цена/качество». В качестве примера можно привести неказистый Сен-Дени-дю-Сен-Сакрамент, который ночью выглядит довольно эффектно в духе film noir.
Если же вдруг вы оказались ночью на Площади Бастилии, то не имеете ни единого шанса пройти мимо колонны, не обратив на неё внимания. Вы скорее не заметите, что из вашей квартиры вынесли всю мебель, поставив в центре комнаты зеленый рояль, чем проигнорируете ночью Июльскую колонну. Это настоящий парижский 50-метровый маяк, давно уже ставший любимчиком парижан и символизирующий… Ну, вопрос насчет символизма не столь однозначный.
Началось всё, пожалуй, с Наполеона I и его программы «15 фонтанов». На площади Бастилии тоже должен был быть установлен эпичный фонтан (стоит напомнить, что Бастилию революционные торговцы стройматериалами разобрали по кирпичику, а на площади установили гильотину, но из-за протестов местных жителей, перенесли, так что гильотина поработала здесь всего три дня и отправила в корзину только 75 голов): громадный бронзовый слон (в честь африканской кампании Наполеона), у которого с двух сторон (справа и слева, а не то что вы подумали!) хлещет вода. Но финансирование все время откладывалось, в результате сердце Парижа успокоилось только фундаментом фонтана и макетом в натуральную величину, слепленным из говна и палок: на краю площади воздвигли слона из досок, фанеры и штукатурки. Этого слона (попутно с пацаном по имени Гаврош) прославил Виктор Гюго, описывая события 1830-го года.
Нет, всё-таки началась эта история позже, именно в 1830 году вместе с Июльской революцией. Три дня, которые привели к свержению Карла X и установлению либерального режима (правда, номинально форма правления осталась прежней – конституционная монархия). Что же вывело французов в едином порыве на баррикады? Всего лишь новые указы, подписанные 25-26 июля французским путинье Карлом X: ужесточение избирательного права, ограничение свободы слова, введение цензуры. Французы решили не ждать пакета графини де Ярово, но некоторым народам этой безответственной решительности не понять. В общем, «три славных дня» привели на трон Луи-Филиппа I, прозванного «королем-гражданином». Наиболее известный художественный акт, посвященный этим событиям – всемирно известная картина Делакруа «Свобода, Зовущая На Баррикады» (1830, а вот «Отверженные» были написаны номенклатурщиком Гюго много позже). Не остался в стороне и благодарный монарх, подписав 6 июля 1831 года указ об увековечении памяти жертв Июльской революции. 27 июля Луи-Филипп своей монаршею рукой заложил Первый камень в основание памятника в честь Трех Славных Дней. И даже отсыпал из кармана денег архитектору Жану-Антуану Алавойну на прожэкт. Жан (он же – Антуан) не стал долго думать и решил по-быстрому (небольшой размер финансирования к тому располагал) слепить почти буквальное подобие колонны Траяна в Риме. На бумаге памятник был готов через месяц, но не хватало вишенки на торте. Даже собрали общественную комиссию, которая должна была решить, что именно надо поставить на колонну. Предложения были самые разные – от Европы, отдающейся Быку до распахнувшего плащ Бэтмена, – но ни одного приличного, поэтому, устав от бесконечных споров, комиссия свалила всю ответственность на 30-летнего скульптора Огюста Дюмона, выписав ему общественный заказ. Огюст почесал репу и решил отказаться как от героев DC, так и от персонажей Marvel. Он слепил из гипса уменьшенное в два раза его собственное представление о Свободе – Гений Свободы, сжимающий в одной руке факел, а в другой разбитые оковы (кстати, эта гипсовая фигура бережно сохранена и выставляется в музее Семюр-ан-Оксуа). Молодой факельщик со сломанным утюгом в руке весьма приглянулся выдохшимся общественникам, и после небольшой коридорной бюрократии в 1835 году началась отливка Гения из бронзы и покрытие оного золотом. В 1840 году (ровно к десятилетию событий) почти 180-тонная колонна была установлена, а в её подножии захоронили тела погибших революционеров. На открытии давали два хита Берлиоза: «Великие Похороны» и «Триумфальная Симфония». Сам автор, облаченный в форму Национальной гвардии, дирижировал большим военным оркестром из двухсот музыкантов. Всё? Ещё нет.
В 1848 году произошла буржуазно-демократическая революция, которая привела к провозглашению Второй республики и свержению Луи-Филиппа I. Ирония судьбы: в акрополь под колонной 23 и 24 февраля были добавлены 196 жертв событий 22 февраля, таким образом там стали соседствовать погибшие за императора и против. Теперь колонна стала чем-то вроде позорного столба для Луи-Филиппа, символизируя освобождение из-под гнета монархии. Луи-Филипп отправился в изгнание, а его трон был символически сожжен у подножия Июльской колонны. Правда, через три года всенародно избранный политический шулер (а по совместительству – племянник Наполеона I) закрыл Вторую республику и объявил себя императором, но на колонне это никак не отразилось. Отразилось другое.
В 1871 году после 18 марта и создания Парижской Коммуны Июльская колонна стала символом Республики (Третьей республики). Памятник находился на пересечении наиболее коммунистических районов и стал «сердцем народного Парижа»: здесь проводились митинги, собрания, демонстрации. В разгар «Кровавой недели» артиллерийский огонь с высот Монмартра был специально нацелен на «алтарь Республики», но Гений каким-то образом устоял, став после этого символом… хм, стойкости парижан и уникальным примером единодушной народной любви. Хорошо еще, не додумались упокоить здесь до кучи и косточки расстрелянных коммунаров.
Что еще сказать? В Мексике в начале XX века решили увековечить память павших борцов за независимость. Угадаете, какой памятник поставили в 1910 году? Колонну Независимости по прозвищу Анхель де ла Индепенденсия (Ангел Независимости), которая является точной копией Июльской колонны с её Гением Свободы. Так что с тех пор парижский памятник еще и символ мексиканской независимости.
Ах, да. Июльская колонна стала вдобавок символом перехода Франции на евро: последняя 10-франковая монета была с изображением Гения Свободы. Так что с символами всё непросто, ох, непросто.
По ночам торговый Париж не унимается. Вот к алкогольному Парижу, к развратному Парижу, да и просто к веселящемуся Парижу никаких вопросов нет – Город Любви, как никак. Но кто в здравом уме пойдет покупать ночью сувениры?! Вам хоть раз остро не хватало ночью футболки или магнитика на холодильник? Или вы хоть раз в жизни бегали под луной в поисках осенней куртки (при плюс 30 на улице)? Но раз продавцы стоят, значит это кому-нибудь нужно.
Другое дело – фрукты. Идеальный закусон: дешево, вкусно и полезно. Фрукты в Париже едят много, часто и круглосуточно, но создается впечатление, что именно ночью наступает их звездный час. Было бы совсем идеально, если б они продавались еще без кожуры и косточек.
Парижские ночи скоротечны, время льется быстрее, чем вино из бокала. И это понимают как местные жители, так и приезжие, поэтому очень много горящих окон, очень много людей, ценящих ночное время и старающихся уложить в ночь всю недовыраженную страсть, недовысказанные чувства, недовыпитое шампанское и недолеченный триппер. Поэтому город бурлит, разбрызгиваясь по укромным уголкам только для того, чтобы после оргастического уединения снова фонтанировать в одном ритме с улицей.
Впереди оставался еще один полноценный день (и ночь) в Париже. Большой План предусматривал посещение некоторых всем известных пунктов, без которых говорить о том, что ты был в Париже, нелепо. Возможно, по этой причине, а может быть, потому, что в голове уже созревало еще не оформившееся решение, я не стал пользоваться этой ночью на полную катушку, а спокойно побрел в отель, оставив за спиной праздную толпу.
Утром я встал полный решимости исполнить то, что приснилось мне за недолгий пятичасовой сон. Идея казалась сомнительной, но, выйдя ранним утром в булочную, посмотрел куда-то словно бы вдаль, подобно настоящему парижанину,
достал путеводитель, карту и быстро определил свой маршрут. «Отступление – не для нас», - подумал я совсем по-французски, подобно Наполеону при Ватерлоо, и рванул на ближайшую станцию метро.
Поезд RER любезно распахнул двери и вскоре вынес меня навстречу солнечному утру и манящей неизвестности.
