ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ В ЕВРОПОМОЙКЕ
Парижу просто повезло. Лиссабон (1755), Лондон (1666), Берлин (1945), Роттердам (1940), Варшава (1939,1941-45), даже Рим (V век) – все они подвергались страшным разрушениям, вынуждены были кроить свое лицо заново (можно было бы добавить к этому списку и Москву, но к ней не подходит прошедшее время, так как город продолжает разрушаться). У одних это получалось лучше, у других – хуже, а вот Париж подобных проблем не знал, никто не додумался снести это молодящееся личико набок и оттоптаться на раздробленных скулах. Несколько операций из области пластической хирургии и косметика в изобилии – вот и вся история облика Парижа.
Впрочем, долгие столетия облик города никого не интересовал, и Париж рос подобно раковой опухоли, т.е. разрастался неконтролируемо. Только в XVII веке власти соизволили обратить внимание на бордельеро, именуемое Парижем, как на город, а не скопление материальных и трудовых ресурсов. Эдикт 1607 года и Указ 1667-го объявили запрет на то, чтобы потолочные балки выступали на улицы, а самое главное – ограничили высоту строящихся зданий (высота церковных зданий ограничивалась только той высотой, на которой летало облачко с Богом). Париж начал потихоньку меняться в лучшую сторону. Помимо прочего балконные линии было решено делать на втором и пятом этажах (у них этажность начиналась с нулевого), что являлось уже совсем окончательным изуверством.
Результаты Эдикта и Указа стали настолько заметны, что завистливая периферия стала ныть: «Хотим такое же». Стойкие столичные начальники пару веков терпели это нытье, но 16 сентября 1807 года сломались, подписав закон о том, что любой город с населением более 2000 человек должен устанавливать для улиц линию, выше которой строить дома запрещается. Только представьте себе такой закон в России, применимый, допустим, в Новокосино. Да любой оленевод взвоет маралом!
Порядок в градостроительстве худо-бедно навели, но пришла новая беда: города стали быстро разрастаться, окраины погрязли в антисанитарии, а появляющийся общественный транспорт позволил парижанам гонять на работу в более далекие районы, успешно распространяя заразу.
Небольшая ремарка. Париж – это самая настоящая европомойка. Если Евросоюз когда-нибудь удумает вручать медаль за антисанитарию, то французская столица и сегодня будет среди первых претендентов на победу в конкурсе.
Мусор валяется по всему городу – создается впечатление, что его не убирают, а он распихивается по углам естественным, эволюционным путем (пешеходы самостоятельно расчищают свои тропинки).
Крысы – это и вовсе обычное дело, встречаются не реже, чем кошки. В качестве экзотики Париж может предложить прекрасных черных пауков длиной со средний палец (почему-то особенно много их вокруг самого знаменитого в мире собора-погорельца, там они собираются в колонии на деревьях, кустах и даже фонарных столбах).
Впрочем, приз за дорожную разметку Париж выиграет тоже без особенного труда.
В 1832 году прозвенел звонок. Не то чтобы он был последним или выпускным, но звон его показался весьма неприятным для большого количества горожан: по городу с косой наперевес продефилировала холера. Надо было что-то срочно решать с нерезиновой столицей. Этим решалой в 1833 году стал новый префект Сены Клод-Филибер Бартело де Рамбюто. Именно он, а не Осман (который известен многим), начал обновление Парижа. Именно он, а не Осман, первый загорелся мечтой создания широких бульваров и светлых проспектов, которые скажут бациллам твердое «Нет!» и подставят послушные спины общественному транспорту.
Встает, бывало, Рамбюто с постели и в окно косится: «Эх, надо бы пошире, попросторнее. Как в собянинской вотчине, например». (Собянинской вотчиной в Париже 19-го века называли далекий город, больше известный по народному прозвищу Белокаменная) Вариантов было несколько, но в качестве структурного принципа был всё же выбран не плиточный разгуляй, а променады Людовика XIV. Начал Рамбюто с проспекта Рамбюто, да так больше ничего и не успел толком, но свое имя в карту Парижа вколотил намертво. Впервые в истории города был разрушен целый район для того, чтобы проложить широкую улицу. Ну, как широкую, по тем временам широкую – 13 метров (нынче-то коридоры в ГосДуме шире). Улица строилась с 1838 года по 1844 и большим подспорьем новатору стал принятый в 1841 году закон об экспроприации.
Если уж на то пошло, то предшественник Османа был большим романтиком и помимо освещения, канализации и обязательных деревьев он распорядился поставить вдоль проспекта писсуары. На писсуарах был выведен девиз модернизации Парижа: «Вода, воздух, тень». В первоначальном варианте вместо слова «вода» должно было быть «моча», но прямая ассоциация с «золотым дождем» как символом коррупции заставила изменить ключевое слово девиза на более нейтральное.
Моча… Её в Париже хватает, о чем вы узнаете по запаху сразу, как зайдете в метро. Или просто решив прогуляться, свернете с широкого бульвара Рамбюто в первую же тихую улочку. Моча течет по тротуарам, щедро орошая городской асфальт. Да и раньше текла весьма обильно, чем озаботился следующий префект – уже помянутый Осман. А если вам повезет, то можно увидеть, например, среди бела дня усевшуюся между автомобилей афроевропейку. И будьте уверены, что она не птенцов высиживает на дороге и даже не орошает асфальт мочой, а… Боже, какая же в летнем Париже вонь! Воняет везде: на набережной Сены, в узких переулках, рядом с лавками на широких бульварах, в метро. В метро – особенно. Снаружи парижское метро выглядит миленько и привлекательно,
но внутри оно представляет собой дебютный проект восторженного говнодемона.
Поэтому парижане скептически относятся к подземным поездкам, если есть возможность перемещаться по поверхности. И основной вид транспорта вовсе не велосипед, хотя прокатными велосипедами со времен Османа уставлен весь Париж.
Нет, прокатные велосипеды появились позже, а со времен Османа до нас добралась современная система водоснабжения Парижа и нынешний вид столицы с её площадями, от которых лучами разбегаются проспекты-бульвары – воодушевившись пилотной работой Рамбюто, Осман закатал рукава и перелицевал всё доступное пространство города по образу и подобию первого широкого променада (количество снесенных курятников не подлежит подсчету). Разумеется, сделать такую обширную пластику на сморщенной мордашке Города Любви Осман не смог бы без согласия местного Путина – Наполеона Третьего, который поддержал префекта со всеми его идеями насчет сноса кварталов ради площадей и авеню.
Дело было вскоре после того, как Наполеон III, пришедший к власти в качестве президента, заявил, что нужно провести плебисцит и устроил Вторую Империю, превратив Францию в полицейское государство. Во время ужина после инаугурации новоявленный император посетовал, мол, сложно ехать кортежу по узким улицам, пришлось всю нацгвардию бросить на очистку домов от жителей по маршруту кортежа. Префект Осман, с сожалением оторвавшись от царственных чресел, быстро залепетал: «Царь-батюшка-государь-всея-Франции-и-непризнанных-государств, не вели казнить, вели слово молвить!» «Ну, что ты там хотел, как тебя,.. Жорж? Эжен? А, неважно, давай, выкладывай». Осман выложил всё, что у него с собой было, а потом заикаясь выдавил: «Плитку пока не обещаю, но безопасный проезд гарантирую. И 80 процентов прибыли от застройщиков, как полагается, цап-царап». Крысиные глазки императора пустили привычную слезу, Осман понял, что жизнь удалась. О том, как уничтожался прежний Париж вам уже более-менее известно.
Так вот, по этим османовским проспектам роятся вовсе не велосипеды, а т.н. скутеры – легкие и дешёвые мотороллеры.
Поэтому только самоубийца будет перебегать дорогу на красный свет между остановившимися автомобилями: все пространство между машинами – это скоростные трассы для скутеристов.
Скутер появляется тихо и мгновенно, словно бы ниоткуда. Не укрыться от них и на узких улочках, пролегающих между разбегающимися в стороны бульварами. И даже на пешеходных тротуарах, потому что скутер – как бы и не транспорт, а разновидность велосипеда, который в свою очередь – разновидность скейта. Вы на всякий случай оглядывайтесь почаще, когда гуляете по Парижу.
Конкуренцию скутерам по количеству составляют бомжи – их места обитания встречаются на каждом шагу.
Они перемещаются точно так же тихо и стремительно: вот только что вы задрали голову, чтобы оценить какой-нибудь симпатичный балкончик или понять, откуда капает, – из вывешенного за окно белья
или… о, нет, только не это – а перед вами уже как бы доверительно улыбающееся лицо и красноречиво направленная в вашу печень ладонь-лодочка. Вспоминайте всё ту же «месье же нема шпа сис жюр..» и не вздумайте останавливаться.
Париж точно так же опасается любой остановки и поэтому без перерыва шопится, пьёт, жрёт, срёт и трахается. Привыкайте, если не хотите умереть сразу после того, как увидите, услышите и унюхаете Париж.
