И прищурившись как Клинт Иствуд,
капитан Воронин смотрел им вслед...
Под уютный скрип потертого седла Аберкромби почти вальяжно покачивает пером, и добродушно матерится. «Красная страна» не предполагает загадок и неожиданностей; даром, что начинается с посвящения:
«Тедди
И Клинту Иствуду.
Но раз Клинта это, вероятно, не очень волнует,
В основном Тедди.»
Жанр повествования сразу же становится понятен: где Иствуд, там и вестерн. А где вестерн – там нет места загадкам и тайнам, там только плохие, хорошие, злые персонажи катят на повозке, скачут на лошадях, сражаются с индейцами, украшенными ожерельями из ушей, покоряют Дикий Запад, пьют, совокупляются, грабят и после всего этого старательно теребят совесть. Или не теребят, если есть шанс заменить совесть золотом.
Глубоко ироничное посвящение Иствуду и Тедди в точности повторяет главный стержень шестой книги из цикла «Земной Круг». Можно себе представить, сколько ехидных морщин в углах рта появилось у Аберкромби в процессе написания заключительного (здесь надо поставить знак вопроса, т.к. после трилогии «Первый Закон» писатель подписал контракт еще на четыре книги цикла, но четвертая - это сборник из 13 рассказов "Острые Края") романа об очаровательных мерзавцах. Ирония – это главный герой «Красной Страны». Она будет сопровождать читателя от первой до последней страницы. Выбор локаций, выбор героев, диалоги и описания, климатические условия и морально-этические проблемы, весь этот спортивно-развлекательный комплекс, одной дружной сплоченной шайкой выплясывает на черепе читателя глумливо-похоронную джигу с выходом. Здесь действуют только старики (в большинстве своем уже знакомые нам по предыдущим книгам), превратившиеся в развалины, не считающиеся уже даже культурным наследием: старцы-бойцы и старцы-любовники, старцы-мстители и старцы-романтики. У молодых задача только одна: не путаться под их ногами. Они и не путаются, в меру сил заполняя пространство романа своей непроходимой глупостью, трусостью и никчемностью.
О чем можно писать еще после «Красной Страны»? Люди не меняются, меняется только одежда. Круг замкнулся, новый круг начинается, но он мало чем будет отличаться от предыдущего. Джо Аберкромби расправляется со своими героями куда основательнее и безжалостнее, чем Джордж Мартин. Не обязательно убивать, чтобы уничтожить человека. Это у Джорджа может быть какой-нибудь Ленин, который и после смерти живее всех живых. Джо – не сторонник левой идеологии, его «Ленин» становится грязью при жизни. Впрочем, почему становится? Он и был грязью. Той самой, которая окружает нас всех, которой являемся и все мы, люди. Ирония Аберкромби тиха, не броска, но совсем не мягкая. Он легко идет на поводу у читателей, подавая на блюдечке все, что пожелаете (разве только каемочка не голубая), но делает это так, что аппетит почему-то пропадает начисто: «Одна спустила пару качающихся покрытых венами сисек свисать через перила балкона и кричала:
— Как вам они?
Шай подумала, что они смотрелись так же трогательно, как пара прогнивших окороков.»
И если кому-то подобное описание жриц любви показалось отвратительно панибратским и недопустимым в приличном обществе, то писатель, предвидя возможную реакцию, с присущими ему тактом и деликатностью немедленно делает оговорку: «Впрочем, никогда не знаешь, что зажжет огонь в разных людях. Один мужик жадно смотрел вверх, рука впереди его брюк отчетливо дергалась, другие шагали вокруг него, будто дрочить посреди улицы не стоило и упоминания.»
Единственное, в чем Джо остается серьезен от начала и до конца – это надежда, связанная с тем, что развитие цивилизации имеет свои светлые стороны, а человечество не настолько глупо, чтобы полностью себя уничтожить. И с этой дороги Аберкромби сворачивать, похоже, не собирается, потому что при всех наших тайных и явных пороках в каждом из нас обязательно найдется место надежде, и, стало быть, to be continued.