ИСТОРИЯ ЛЮКСЕМБУРГА. ЧАСТЬ 1. ИЗ ТРИРА С ЛЮБОВЬЮ
Люксембург. В этом слове мне с детства слышалось что-то игрушечное, ненастоящее. Да, есть государства и меньше, но они 10-летним ребёнком и не воспринимались в качестве государств, так, какие-то плевки на карте (с возрастом пришлось пересмотреть это пренебрежительное отношение до прямо противоположного). А вот Люксембург был самым маленьким европейским государством. При этом – кукольным. И не только из-за размера. Одно только название заставляло руку тянуться к томикам Дюма, Скотта или Стивенсона. А уж когда я увидел герб, то лишь уверился в мысли, что это всеобщая литературная мистификация, красивая выдумка, размещённая советскими географами на стыке трёх стран для вящего эффекту. И среди многочисленных дискриминаций эта географическая дискриминация была одновременно самой безобидной и самой обидной одновременно. С порой взросления пришла пора и возвращать долги. Имел ли я право не увидеть Люксембург собственными глазами? Выбора не было. 35 евро за два билета от Трира до Люксембурга были потрачены Судьбой во имя Справедливости, а вовсе не мной из собственного кошелька.
Процесс реабилитации герцогства за длительные годы унижений начался сразу, непосредственно с вокзала. Ну да, вокзал оказался вовсе не деревянный. Впрочем, извините, но деревянный вокзал тут действительно был. А ещё тут был пустырь для выпаса овец, на месте которого и построили в 1859 году чудо деревянного зодчества, названное Центральным вокзалом. Торжественного открытия вокзала не было, потому что напрямую вокзал с городом связан не был и смысл в транспортном узле появился только в 1861 году, после того как виадук Пассерель соединил вокзал с городом и пошла движуха. Когда деревянную голубятню заменили на каменное здание в стиле барокко (переживающем очередное возрождение среди европейских архитекторов и их заказчиков) точно никто не помнит – где-то между 1906 и 1913 годами (некоторые нудилы, правда, утверждают, что в 1907-м построили главный корпус, а потом шесть лет достраивали остальное и закончили королевским залом в 1913-м, но мы их не слушаем). Кто-то может спросить, почему так и нельзя ли было посмотреть по архивам дату открытия? Открытые источники дают на эти вопросы вполне внятные ответы. Почему? Да потом что строили вокзал три весёлых немца, три больших знатока не только чертежей, но и мозельских вин – Югсен, Рюдель и Шойфель (готовый набор имен для мультперсонажей). Всё настолько погрузилось в ароматный туман, что никакого открытия вокзала опять не было, никаких воспоминаний о точной дате окончания строительства (длительный запой – главный враг хронологии) не сохранилось. Больше того, даже архитектурный стиль здания вокзала получил название «Мозельское барокко» (если не верите, можете погуглить), и это единственное здание, построенное в этом стиле (с 1989 года считается памятником архитектуры). Если бы не Первая мировая, возможная дата окончания строительства могла бы существенно измениться.
В 2006 году Минтранс Люксембурга выделило от щедрот своих 95 миллионов евро и затеяло глобальную реконструкцию вокзала, осовременило, реставрировало, расширило. В общем, с 2012 года можно было любоваться уже обновлённым обликом вокзала, который (если не присматриваться) похож скорее на барочную капеллу (в смысле – часовню), чем на железнодорожное строение. Прямо скажем, Люксембург встречает приезжих вполне представительно. Вот только кофе на вокзале не стоило брать – редкостная бурдень по 2.1 евро за стаканчик.
Не успел я уважительно поцокать языком в адрес часовой башни и перейти дорогу, как к нам подкатил вихляющей походкой прелестного вида молодой человек с длинным шарфом и бородкой художника. «Сюр-сюр-мусюр», – пролепетал художник, выписывая руками в воздухе необычайной красоты фигуры. «Ага, сюрреалист натурщиков ищет», – догадался я. Но на каком это языке было сказано? В любом случае времени позировать не было, поэтому любезно поблагодарив представителя местной элиты на английском, я изобразил в воздухе ладонями улетающую птицу. «О, на английском я тоже умею!» – восторженно заверещал наш первый встречный и добавил: «Но так много не надо, достаточно 10 евро». Увы, милый люксембуржец оказался вовсе не художником, а заурядным галантным попрошайкой. Пришлось обратиться за помощью к стабильно работающей формуле ответа «Месьё! Же не манж па сис жюр» и наблюдать за тем, как элегантно при быстрой ходьбе за спиной развевается шарф. В отеле выяснилось, что обращался к нам незнакомец на… люксембургском языке. Блин. Оказывается, в Люксембурге есть свой язык (до тех пор я полагал, что подобно швейцарцам в Люксембурге вполне хватает французского и немецкого). Стыд и позор. Пришлось лучше познакомиться с историей герцогства.
Да, отель. Номер в отеле «Бристоль» обошёлся нам в 75 евро на двоих за ночь, что я считаю вполне гуманно за расстояние в 5 минут ходьбы от вокзала. Скромно, чисто, вкусный и плотный завтрак, что ещё надо, чтобы встретить Люксембург?
История герцогства, да. Государством действительно правит Великий герцог. И поэтому называть Люксембург герцогством неправильно, правильно называть Великим герцогством. И если кто-то решит посмеяться, мол, какая там великость – выпавшей из зуба пломбой на карте можно закрыть, – то пусть он сначала подумает о том, что… Это один из основателей Евросоюза и НАТО. В нём расположены международные институциональные органы (вроде Европейского суда, Евростата, секретариата Европарламента и другие). Все эти громкие слова как-то резко сбавляют уровень смешливости у скептиков. А если сюда добавить авторитет страны на европейской политической арене (из четырёх последних премьеров Люксембурга трое стали председателями, да не простыми: один – Генеральной Ассамблеи ООН, второй – Еврокомиссии, третий – Еврогруппы, что бы это ни значило), а сверху полирнуть одним из самых высоких уровней жизни на планете, то как-то и вовсе титул «Великое герцогство» начинает уже казаться преуменьшением значимости государства. У Люксембурга даже есть государственный девиз: «Мы хотим остаться теми, кто мы есть!» Заметьте, не «Сделаем Люксембургику снова великой!», не «Славься триединая святая Люксь!» и даже не «Люксия, вперёд!», а всего лишь остаться теми, кто уже есть. Дальше расти некуда, большего желать невозможно. Не это ли является истинным признаком великости? Так что именно так: Великое герцогство.
Но если положить руку на сердце, а вторую куда-нибудь пониже, то следует признаться: вид из окна отеля никак не намекал на то, что мы приехали в великую страну (пардон, герцогство).
Значит, исправляюсь: история Великого герцогства. Странно было узнать, что началась эта история оттуда же, откуда мы заявились – из Трира, маленького, но великого города (у городов Трир и Люксембург даже численность населения примерно одинаковая). Уверен, что все совпадения не случайны и порядок въезда в Люксембург через Трир – самый правильный. История эта начинается в 963 году, но это вовсе не означает, что до той поры Бог забыл землю на этом участке Европы. Нет, конечно, Господь всё сделал по-человечески, просто здесь были владения трирского аббатства Сен-Максимин, в 962 году формально ставшие частью обширных территорий Священной Римской империи, и ни о какой суверенности рассуждать не приходилось, как и о сколь-нибудь значимом населенном пункте. А что же было? Было на высоком утёсе соединение двух консульских дорог и укрепленная башня с небольшой площадью у подножия, на которой проезжим и бойцам-охранникам местные рыбаки продавали свой товар. Никого не удивляет, что площадь назвали Марше-о-Пуассон (Рыбный рынок), но почему-то никого так же не удивляет, что башню не назвали Рыбацким бастионом (впрочем, не в это время и не в этом месте досадное упущение было исправлено). Башня, площадь, рыба… Только прозорливый и пытливый ум мог увидеть в этом скудном наборе великие перспективы. Именно такой ум и был у Зигфрида, князя Арденнского. Можно было бы добавить, что прозорливость была передана по наследству, но пришлось бы слишком долго объяснять, что матушка Зигфрида – Куни(простите)гунда – была внучкой Людовика Затворника, который в свою очередь был старшим сыном Карла Лысого, а тот, как известно, был внуком Карла Великого. А можно просто сказать, что Зигфрид своей смекалкой пошёл в Карла Великого, и на этом остановиться. В общем, князь Арденн быстро смекнул, что в свежеобразованной Священной империи можно половить рыбку, пока в коридорах власти неразбериха, а в бюрократическом омуте водица мутновата. У нашего князя было всего ничего – несколько небольших владений в Лотарингии, но кроме них имелся целый вагон амбиций и мечтаний. Для начала Зигфрид сунул нос в Валлонию, решив прикупить по дешёвке деревушку Бодё (ныне – От-Бодё), но получил ощутимый щелчок от Веринфрида, аббата Ставелота, который самолично приехал, чтобы подписать купчую на ненужную, в общем-то, деревню. Ссориться с аббатством не хотелось, тем более что в рукаве был припрятан План Б. Не будучи богатым, но обладая небольшим стартовым капиталом, Зигфрид закинул невод в виде финансово выгодного (для ограниченного круга лиц) предложения трирским аббатам за лесистый участок на скалистом возвышении с двумя дорогами, небольшим замком (весьма условное название для кособокого строения), башней и рынком. И о, чудо, оно сработало! Участок, ныне называемый Боком (“Bock”), официально перешёл из рук в руки и из империи в… неопределённую государственность. Воистину, алчность – мой любимый из грехов. Так наш предприимчивый потомок Карла Великого стал не только владельцем собственных угодий, но и родоначальником первого Люксембургского дома.
То, что находилось на участке помимо дорог в совокупности представляло собой форт (говорят, что его римляне соорудили, но люди всякое говорят) с неловким франкским названием Люцилинбурхук (Lucilinburhuc), которое долгое время переводилось историками как «маленькая крепость». Хорошая версия, но не железная. Лингвисты – они же такие непостоянные. Возможно, это переводилось как-то вроде «замок на скале» или «последний оплот», т.к. приставка могла относиться и к типу укрепленного мыса, известного в немецком языке как "Лецте" (Letzte – последний). Ну, может и так, конечно, но странно, что не возникла версия «Совоглобусерг» – вполне созвучно. Так или иначе, а название уже было, оставалось только немного его облагородить. И в результате небольшой обработки языком миру явился город Люксембург. Ни с какой точки зрения на город он похож не был, поэтому Зигфрид выстроил перед собой свежеприобретенных подданых и выступил на рынке с пламенной речью из шести слов: «На раскачку у нас нет времени!» Народ согласно закивал головами, и уже через два года (в 965-м) результатом активного качания головами стала новенькая крепостная стена по краю утеса. Теперь Люксембург стал похож на настоящую крепость с рынком и башней. Но амбиции Зигфрида простирались куда как дальше. В 998 году душа основателя будущего герцогства упокоилась в мире, тело упокоилось в Трире (да-да, в доброй памяти аббатстве Сен-Максимин, где же ещё), а заветы остались жить дальше. Согласно легенде, граф Зигфрид должен был жениться на русалке Мелюзине, вошедшей в европейский фольклор и исчезнувшей в волнах Альзетте. Жениться и стать основателем мифического государства. Так это или нет, но Мелюзина стала символом международной сетевухи «Starbucks», Зигфрид присутствовал при самом рождении Люксембургского дома – династии, которая в течение XIV и первой половины XV века обеспечила четыре императора империи и четыре короля Богемии, а факту близости этих двух персонажей была посвящена марка, напечатанная Люксембургом в 1997 году.
В общем, амбиции покойного Зигфрида продолжали пухнуть, а ситуация с крепостью сложилась таким образом, что внутри крепостной стены жили рыцари и прочие жестяные люди, вокруг же крепости разместились кузнецы с дочерями, рыбаки со старухами и холостые торгаши. Рыцари – вверху, за стеной; ремесленники – внизу, на большой дороге. Кто первый решил, что так дальше жить нельзя, но кто-то же решил, если в 1050 году выстроили вторую, параллельную стену и выставили на воротах охрану. Тут-то и потянулись на радость торгашам в новое поселение проститутки, а вместе с ними искатели приключений, которые в свою очередь приманили трактирщиков, а те потребовали больше продуктов от местных пахарей. Верхний город (с рыцарями) и нижний (с почтальонами) слились в экстазе, крепость поначалу стала прирастать не территорией, а величиной ВВП на душу населения и этим самым населением. Демографический взрыв – бам! В начале XIII века население Люксембурга уже насчитывало более 2500 человек (это при старте от 25 до 50!). Сама графиня Эрмезинда (правящая в то время и Люксембургом графиня отличилась тем, что установила в Люксембурге единый государственный язык – французский; не так уж и редко правление начинается с закона о языке) настолько охренела от успеха необъявленной демографической реформы, что в 1244 году выдала грамоту, на основании которой город Люксембург стал городом. И к началу XIV века в нём обитало уже не менее пяти тысяч счастливых горожан. Пошла нефть, как говорится.
Кстати, о нефти. Не сказать, что ночи в Люксембурге чернее смоли, но всё равно достаточно тёмные, чтобы маскировать высоту виадука Пассерель, когда идёшь вдоль примерно метровых перил. Поэтому посмотреть вниз даже мысли особо не возникает, всё внимание захватывает на себя игла с отчаявшейся женщиной на самой вершине. И вот когда достигаешь этой драматичной композиции, то с одной стороны характер верхнего (рыцарского) города становится несколько понятнее, но…
Ночью вся мизансцена производит весьма странное впечатление: разъярённая полуголая девица с кругом от унитаза в руках целится в кого-то у подножия стелы. Внизу же два мужика в архаичных костюмах (но тоже полуголые): один уже в виде жмура, а второй не подозревает о нависшей (в прямом смысле) над ним угрозе. Хочется даже броситься к сидящей скульптуре с криком: «Берегись!» Или хотя бы поставить рядом табличку: «Не влезай, убьёт!» Или представить менее злодейское развитие событий: фемина-малярка держит в руках обод от старого ведра с краской, само оторвавшееся от этого обода ведро убило одного из подмастерьев, а на другого выплеснулась вся краска. Или просто разобраться, наконец-то, что тут происходит. Так что на время оставим пять тысяч счастливых люксембуржцев за двумя стенами и перенесемся на шесть веков вперед, сразу после окончания Первой мировой войны.
Послевоенное время было, с одной стороны, тяжёлым – приходилось восстанавливать порушенное и оплакивать погибших, – но с другой стороны весьма воодушевляющим, поскольку наступил долгожданный мир, настала пора несбыточных надежд и прекраснодушных планов. Идея поставить памятник 3000–3500 люксембуржцам, сражавшимся во время Первой мировой войны в составе французской и бельгийской армий, возникла в левых кругах в первые же мирные дни, как только выяснилось, что деньги теперь можно не переводить на булавы и кинжалы, а тратить с пользой и радостью. В 1918 году был создан «Комитет Памяти», который немедленно открыл конкурс и начал сбор средств у населения. Определенно, «леваки» всегда знают, когда можно воспользоваться политической неопределенностью и половить рыбку в илистом болотце. Так что ещё до своего появления «Золотая Дама» (Gëlle Fra) стала фигурой спорной и даже где-то опасной, вокруг которой разгорелись политические споры. Авторы проекта яростно критиковали правительство за примиренческую позицию и занимали открыто франкофильскую позицию. И были в этом не одиноки, что выяснилось почти сразу после открытия «Комитета Памяти» (то бишь, мемориальный фонд, ядром которого стала столичная буржуазия): деньги в комитет пошли пусть не жирным, но ровным потоком, а самое главное, что филиалы комитета стали создаваться по всем окраинам. С курочек по зёрнышку – петушку на кашку. Конечно, не всё было столь яро, входили в комитет и представители консервативно-католических кругов, но подавляющее большинство комитетчиков были социалистами и либералами. Очень быстро стало понятно: мемориалу быть. В 1920 году победой никому особо не известного художника Клауса Сито оперативно завершился творческий конкурс, пришла пора тратить собранные средства.
В мае 1923 года на Площади Конституции памятник был открыт и тут же стал поводом для очередных раздоров. На этот раз уже не политических. Как только памятник открыли, комитет сразу же закрыли (все бы комитеты так легко прекращали свою деятельность… ну, ладно, не все, но ещё один мог же повторить судьбу «Комитета Памяти», а?), однако с Дамой точно было что-то не так. Возможно, потому что с её автором тоже было не совсем академично.
Клаус Сито родился в семье кузнеца с итальянскими корнями (господи, когда так говорят, я сразу представляю себе мужика в переднике, у которого из карманов торчат пророщенные виноградные лозы и томатная рассада) в люксембургской глубинке (ха-ха-ха) с явно франкофильским названием Башараж, что вполне логично привело его к созданию франкофильской Золотой Дамы. Но предварительно Клаус, которого почему-то все звали «Джози», в возрасте трёх потерял биологическую мать (Вот ещё моё любимое – потерял! То есть, сначала он её нашёл, а потом она куда-то закатилась, хрен знает куда.), кузнец решил, что наковальня ему дороже, и младенец Джози стал воспитываться опекуном. Неплохое начало для творца. Опекун имел деньги и, похоже, не имел особенного желания видеть гиперактивного Клауса, а потому спровадил воспитанника сначала в Дюссельдорфскую школу прикладных искусств, а по окончании – в Академию изящных искусств в Брюсселе, откуда студиозус по протекции директора отправился прямиком в Королевскую академию художеств. И вот при таких-то данных вплоть до 1965 года, когда был вынужден закончить с творчеством по причине смерти, Клаус Сито умудрился не создать ничего более запоминающегося и значительного чем Золотая Дама. Но зато на Даме перспективное, но так и не раскрывшееся дарование отыгралось по полной.
До недавнего времени считалось, что прототипом автору служила Ника Пеония (отрытая в 1875 году), отличавшаяся от Самофракийской Ники отсутствием одежды в районе левой груди и потрёпанных крыльев за спиной. Мол, Клаус хотел создать персонифицированный символ национальной Свободы, соединив славу Победы с непорочностью девы Марии, держащей звёздный венок. Поза Богоматери и лаврушка вместо звёзд в венке – казалось бы, гениальный ход, способный удовлетворить все запросы. Бронзовые мужики на постаменте тоже одеты в антиквариат вместо нормальной военной формы, чтобы избежать политической привязки и универсализировать символизм мемориала. Казалось бы. Но после открытия выяснилось, что Дама задела чувства сразу двух значимых слоев люксембургского общества: правоверных христиан и борцов за моральные устои и традиционные ценности. Для духовенства Люксембурга смесь древней богини и Марии, предложенная Сито, была эстетическим и художественным чудовищем, а сторонникам семейных ценностей не понравилась слишком обнажённая под прилипшей сорочкой натура, словно бы только что сбежавшая с полуголой вечеринки. В конце концов (в том числе активными стараниями прессы) горожане сумели прийти к национальному консенсусу и к стадии принятия. Основной упор был сделан на интеграцию государства в стан победителей, мол, мы тоже победили в этой войне. В рамках этой кампании в 1920-е даже переименовали несколько улиц (например, в 1925 году появились улица Легионеров и улица Альберта I). К тому же расположение памятника оказалось на редкость удачным, и он стал частью городского силуэта для тех, кто двигался со стороны ж/д вокзала. Но если бы все эти люди знали правду насчет прототипа…
В 2015 году местный историк внезапно признался изданию «Luxemburger Wort» в том, что на самом деле для Золотой Дамы позировала его собственная тетя, тогда двадцатитрехлетняя жена пекаря Сюзанна Маркс-Вильдшюц из пекарни, расположенной прямо напротив мастерской Клауса Сито в Башараже. Из-за того, что скульптура позволяет рассмотреть почти все анатомические подробности Сюзанны, этот факт стал главной семейной тайной и тщательно скрывался до самой её смерти. По этой же причине доставил скульптуру в столицу собственноручно (а вот тут врут – он доставил её в Люксембург не на руках, а на своей телеге, то есть собственнотележно) муж красотки – пекарь Йозеф Маркс. Представьте, что стало бы с уважаемым духовенством, если бы они узнали, что Дева Мария – не только Ника, но и потерявшая всякий стыд Сюзанна, о-хо-хо…
Впрочем, несмотря на всеобщее примирение люксембуржцев по вопросу Дамы, её значение до войны так и выросло до масштабов Родины-матери. Власти старательно таскали к ней ветеранов и делегации иностранных государств, но разжечь огонь всенародной любви не смогли. Гораздо лучше это получилось у немцев. В мае 1940 года Люксембург был оккупирован (с точки зрения немецких пропагандистов – освобожден), а 14 июля (!) несколько местных жителей возложили к памятнику цветы. О, будьте уверены, уже тогда цветы для диктаторов представляли великую опасность, даже если они лежали не на мосту. Эти цветы особенно ярко подчеркнули характер мемориала и стали оскорбительным напоминанием о поражении. Золотая Дама буквально стала символом национального сопротивления. Несколько месяцев ушло у педантичных немцев, чтобы найти формальный повод для сноса памятника. Удивительное дело – не нашли! Поэтому просто перевели проблему на плечи гражданской администрации, а та особенно запариваться не стала и просто выдала распоряжение о сносе. Почему? Потому что! 19 октября в день сноса сначала отказалась строительная компания, потом рабочие второй (более сговорчивой) компании просто не пошли «на объект», на следующий день вокруг стелы образовался стихийный митинг, подойти к памятнику не было возможности. Гитлеровцам надоело смотреть на эти пляски, и 21 октября сначала жестко были разогнаны митингующие (в основном – молодежь), а потом с помощью парового катка, тросов и немецкой муттер позолоченная Сюзанна была повалена на землю и… нет, не изнасилована, а расколота при падении на три части. Мужиков-то с постамента строители заблаговременно убрали аккуратным образом и сохранили, а вот расчлененную женщину кто-то увёз уже в полной спешке и кромешной суматохе. Так исчезла Золотая Дама.
Странным образом призрак Золотой Дамы тревожил сердца гитлеровцев, и они не единожды предпринимали попытки заполнить свято место чем-то материальным. Сначала местным властям было предложено провести конкурс и воздвигнуть что-нибудь во славу Бисмарка. Во славу Бисмарка. На Площади Конституции (13 августа 1940 года гауляйтер Люксембурга Густав Симон отменил конституцию страны). Ну да, конечно. Поняв абсурдность идеи, белокурые бестии решили зайти с другой стороны, мол, а давайте-ка, ребята, воздвигнем здесь статую в лучах заката! В том смысле, что статую в честь Иоганна Слепого (король Польши и граф Люксембурга в XIV веке): он погиб в битве с англичанами – и вам хорошо, и нам приятно. Но и это предложение не прокатило. А тем временем доброй памяти Золотая Дама успела вырасти чуть ли не до главного символа Люксембурга. Так, во время парада 1942 года по улицам Нью-Йорка хоругвеносцы (или как их правильно называть) пронесли её уменьшенную копию. «Радиоактивный пепел Золотой Дамы стучит в моем сердце!» – воскликнул Роберт Оппенгеймер, согласившись в мае 1942 года возглавить в Беркли группу по созданию атомной бомбы. Хотя, нет, этого он не восклицал, но мог – настолько снесенный памятник стал репрезентативным.
После войны муниципалитет возгорел, да не пламенем жарким, а вполне понятным желанием восстановить мемориал. Тем более, что два мужика в доспехах сохранились идеально. В 1950 году они были возвращены на прежнее место. Но тут в обществе возникли разногласия относительно характера мемориала, которому постарались придать новый смысл: памяти павших в Первой и Второй мировых войнах. Проблема была в том, что таким образом замыливалась роль нескольких сотен люксембуржцев, воевавших и погибших в рядах Вермахта. Совсем другой коленкор по сравнению с участием во французских и бельгийских войсках первой мировой, не правда ли? Все, кто участвовал в сопротивлении (их объединяющим ядром была «Люксембургская лига политических заключённых и депортированных»), долгое время успешно противостояли любым инициативам, касающимся мемориала. Фигура Золотой Дамы не реконструировалась, несмотря на все попытки администрации. В 1950-х муниципальный совет города даже принял официальное решение о реконструкции Дамы и переименовании мемориала в «памятник жертвам двух мировых войн», но противостояние было слишком мощным и проект реализован не был. В руинированном состоянии памятник просуществовал до 80-х, когда вдруг случилось невероятное.
Толком об этой мутной истории не может рассказать никто. Такое впечатление, что очевидцев закопали под трибунами стадиона… Ах, да, сейчас всё станет понятно, при чем тут стадион. В июне 1981 года сотрудники социалистической газеты «Tage blatt» (шо, опять леваки?!) под трибунами национального стадиона «Жози Бартель» (после реконструкции вместимость уменьшилась с 10 тысяч до 8054) нашли (!!! – совершенно случайно, конечно же) фрагменты Золотой Дамы. Воистину воскресе! Либеральное правительство под руководством Пьера Вернера приняло непростое решение: восстановить памятник. Пока находка была горячей, немедленно организован сбор средств с населения на возвращение национального символа обратно. 23 июня 1985 года Золотая Дама взошла на свой ненадежный пьедестал в роли иконизированной всенародной героини – этакая Статуя Свободы Люксембурга. Но и это ещё не всё.
В 2001 году хорватская художница Саня Ивекович (считается одной из ведущих художниц бывшей Югославии, посвятила основную часть творчества роли женщины в современном обществе, открытая феминистка) разместила прямо вот рядом с оригиналом своё видение Золотой Дамы, назвав её Леди Роза (очевидный кроссовер Золотой Дамы/Леди и Розы Люксембургской). Но потрясло бывших на открытии её работы не название. Когда сняли ткань со скульптуры, то все увидели перед собой Ту же Золотую Даму, только… беременную. Вот это поворот: кого-то действительно смущало, что у Девы Марии слегка оголено тело? Теперь на глазах у оторопевшего католического люда была совершена прямая атака на догму о непорочном зачатии. Так писали религиозные СМИ. Но, постойте, разве в священных текстах упоминается непорочное вынашивание плода? Ладно, предположим, что господня сперма (то бишь, божественное семя, типун мне на язык мой нечестивый) была занесена в Марию ловким броском с левого крыла, но где же тогда бултыхался девять месяцев плод, если не в Марии? Ну и чего было возмущаться? Работу Сани со временем убрали (сейчас находится в Нью-Йорке в Музее современного искусства), а её смысл и главный мессидж плавно переместились в лоно Золотой Дамы. С тех пор в одной статуе находится, по сути, два памятника: первый – символ патриотизма, символ национальной свободы, а второй – символ феминизма (не удивительно, что среди участниц всевозможных конкурсов красоты зародилась традиция проводить фотосессии под Золотой Дамой), символ свободы самовыражения. Третьего не дано. Пока не дано. Как знать, что ещё можно найти под трибунами.
