ИСКУССТВО НА 16+
Осталось последнее: отрывочные впечатления, разрозненные воспоминания, бессвязные истории. Кажется, что получилось слишком мало: меньше полутора сотен фотографий, семь частей текста. Но разве возможно рассказать о Санкт-Петербурге всё или даже не всё, а многое, побывав в нем три дня? Так что для расстройства нет никаких причин, а то что успелось – оно вот оно, шкворчит на столе. Кушать подано.
Рассказывать какие-то эпизоды, выхваченные из поездки хорошо в месте знакомом, расслабляющем и несильно отвлекающем. Одним из таких мест является Русский музей. Все уже видено-перевидено, ходи себе, поглаживай сытое брюхо и оглядывай мимоходом старых знакомых.
Федор Васильев (1850-1873). «Заря в Петербурге» (1870)
Насчет «сытого брюха» – это такая фигура речи, ибо посетитель выставки должен быть голодным и злым. А если насчет подкрепиться чем-то материальным, то это после пищи духовной. А вы что хотели? Сначала требуете от художника, чтобы он был голодным, а сами в это время сибаритствуете? Так не годится. Отсмотрели картины, прошли пару-тройку километров по залам – мильпардон в кафе. А кафе в Русском музее очень даже приятно на вкус и на ощупь, предлагая посетителям вполне съедобный и вкусный комплексный обед по доступным ценам. Но это в музее, а если есть желание сэкономить в каком-нибудь уличном заведении, то возможно, мой ненасытный читатель, тебя привлечет формат столовой.
Столовых в Питере развелось – на каждом углу. Какие под номерами, а какие называются с искромётной выдумкой (например, есть столовые «Ложка» и «Тарелка»). Оно и понятно, когда экономика планирует в безнадежных поисках дна (в России даже дно делать не умеют, похоже), выдувая из карманов граждан последние деньги, то первое место, куда не пойдет голодающий – ресторан, второе – кафе. А столовка – это ж каждый помнит, кто застал тоскливое советское счастье, – рай для нищих и шутов.
Федор Бронников (1827-1902). «Улица Итальянского Города»
Для испытаний была выбрана «Столовая №1», намекающая своим названием на лидерство среди многочисленной армады конкурентов. Надо было бежать сразу, не подходя к раздаче. Сразу, как только стало ясно, что пахнет не рестораном или кафе, а тем, забытым с детства ароматом, когда кажется, что вместо заведения общепита ты случайно забрел на территорию, где неделю назад произошло массовое убийство ежиков. Но чашу (если быть более точным – стакан) испытателя полагалось испить до дна. Начиная с блестящих (от несмытого жира) столовых приборов, праздно шатающейся мебели и неприятно удивленных наплывом посетителей (человек восемь) людей в относительно белых халатах.
Борщ в «Столовой №1» – истинное произведение искусства. Так тонко подобрать ингредиенты и путем термической обработки добиться идеального состояния состава могут только мастера своего дела. Уверен, что именно они занимаются прямыми поставками первых блюд в Столовую Ада, где пытают едой самых главных грешников, типа Пол Пота, Гитлера или Сталина. Второе, прямо скажем, было похуже и не справлялось со своими функциями: его можно было фрагментарно использовать в качестве еды. Сок, разбавленный водой (видимо, зачерпнутой из канала Грибоедова), своими вкусовыми оттенками даже напоминал заявленное яблоко. И за это пиршество гурманов с нас практически не взяли денег: всего 475 рублей на двоих. А ведь могли бы накинуть хотя бы 10 процентов за несуществующее обслуживание… По «мишленовской» шкале заведение претендует на «три креста».
Василий Перов (1833-1882). «Гитарист-бобыль» (1865)
Нет, господа офицеры, а так же милые дамы, если вы не проходите стажировку на 9-месячных курсах выживания в экстремальных условиях, в столовой вам делать нечего. Лучше пойти в совершенно скучное, но не менее популярное (если судить по количеству точек) кафе, подаваемое под вывеской ресторана – «Евразия». Но если вам действительно хочется сэкономить и одновременно получить весомые шансы на то, чтобы остаться живым и невредимым, то за 195 рублей можно сытно отобедать комплексным обедом в «Пироговом дворике». А если спросите, где подвох, то он в названии – пироги: при злоупотреблении есть все шансы заполучить бесплатным бонусом такую же фигуру, как у кота на эмблеме заведения.
Николай Ге (1831-1894). «Портрет О. П. Костычевой» (1891)
Ночной Санкт-Петербург зимой и ранней весной живет в особенном ритме. Если пройтись по центру ночью накануне очередного рабочего дня, то поначалу складывается обманчивое впечатление, будто бы город уснул, благоразумно готовясь к трудовой вахте. На улицах тихо, встречные прохожие не шумят, мусорницы не переворачивают (кстати, мусорницу, которую можно было бы перевернуть, еще найти надо), песни не горланят, машины не поджигают. Но как только глаза привыкают к ночной маскировке, начинаешь замечать давно знакомые сцены. Два гуманитария стоят на берегу канала, мешая водку с лимонадом и обсуждая исторические повороты России. Изрядно смочившая спиртом свой нежный головной мозг дама мычит кавалеру о том, как он ее залюбил, и пытается отправить его на пик феминизма. Кавалер виновато бегает вокруг нее на цыпочках и пытается найти у своей пассии ручку снижения громкости. Ошалевшие от впечатлений туристы селфятся в ненадежном свете фонарей на фоне… да они уже и сами не понимают, на фоне чего, просто задирают свои палки-ковырялки и со смехом щелкаются на фоне питерских теней. Все эти эпизоды не составляют единой картины и общего настроения. Но вот клубы…
Клубы, чаще называемые барами, концентрируют в себе всю энергию светового дня, представляя собой небольшие электростанции человеческих эмоций. Здесь играет музыка, решаются важные вопросы близких к семейным отношений, рождаются грандиозные планы (которые рушатся с первыми лучами солнца). Здесь встречаются с друзьями и расстаются с деньгами. Клубы прилежно заступают на вахту после наступления темноты и держат ритм до утра. Ритм – это главное. Клубные музыканты помнят об этом и стараются не ударить в грязь лицом. Старшие, которые более опытные и познавшие жизнь, играют каверы. Хорошая кавер-группа всегда найдет отклик в баре у раздобревшей толпы гуляк. Молодые наивно пытаются покорить мир собственными откровениями. Они теребят акустические гитары, представляя себя в роли маленького отряда новоявленных цоев накануне записи «45». Или даже наоборот: приходят с электроинструментами и знаниями, полученными в консерваториях и музучилищах, а потом все свои знания, пыхтя и стеная, утрамбовывают в две-три гениальные композиции, где есть место всему сразу. Вот только петь лидер-гитарист не умеет, потому что учился гитаре, а не вокалу (но какой же автор песен доверит петь свои нетленки другому?). Вот только слова песен больше похожи на бред курсистки, вызванный предродовой депрессией. Вот только в музыке нет единого ритма, потому что хочется показать сразу все, что уже известно на текущий день. А ведь ритм – это главное, почти такое же, как «крэкс-пэкс-фэкс».
На этом месте складные размышлениях о ритмичных особенностях ночной жизни Питера были прерваны адской парочкой, находящейся почти в центре зала. Откуда в Русском музее взялся Дэмиен Торн со своей приемной мамочкой???
Присмотревшись повнимательнее, можно легко обнаружить, что Русский музей – тайный центр сатанистов, замаскированный под безобидное собрание наименее провокационных полотен русских мастеров. И центральное место занимает сюжет из детства Дэмиена. Идентификация повзрослевшего ребенка осложняется его светским видом и затерянностью среди большого количества персонажей, но в детстве он узнаваем даже из-под руки Васнецова.
Виктор Васнецов (1848-1926). «Богоматерь С Младенцем» (эскиз, фрагмент)
Да, Русский музей – совсем не детское место. И рыцарского зала тут тоже нет. Если уж по совести, то на входе надо было бы вешать предупреждающий знак: 16+. Наблюдать за мучениями детей, которые плетутся за родителями, буквально вырывая ноги из пола, физически тяжело. Хочется подойти и подарить «нинтендо» или что там сейчас в ходу. Но это было бы непедагогично. Поэтому приходится делать вид, что юные искусствоведы вызывают восхищение, а их заботливые родители – уважение. И только мудрые сотрудники музея все понимают правильно и устанавливают в зале двусторонние диванчики.
Картина Репина «Приплыли».
Илья Репин (1844-1930). «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения»
И еще одна питерская деталь… Но начать надо с Москвы. В Москве отвратительно много проводов. Они мешают любоваться рассветами с балкона, они мешают фотографировать симпатичные здания, они полосуют небо «каляками-маляками» и висят на ветках деревьев. Когда-нибудь провода сговорятся и упадут вниз, опутав столицу непроходимой паутиной (кстати, прекрасный сюжет для великого Стивена Кинга).
В Москве очень мало проводов. Их почти незаметно. И они почти никому не мешают. По сравнению с Санкт-Петербургом. Может быть, это впечатление обманчиво, но оно вот такое. В Питере провода развешивают даже безо всякой цели, а только по той причине, что их можно протянуть над головами. Важен не результат, а сам процесс. Провода тянутся с крыши на крышу, нависают над дорогами, вьются вокруг столбов и даже перелетают через каналы и Фонтанку. Почему до сих пор нет проводов над Невой? Где вы, мастера проводного дела и чудотворцы натяжки?
Казалось бы, никак не связанная с проводами тема: кофе. Кофе в Ленинграде всегда был вкуснее, чем в Москве. Так исторически сложилось, аксиоматично: в Питере – кофе пить, в Москве – водку. В общем, питерский кофе вкуснее московского, но речь сейчас не об этом. Самый вкусный, пожалуй, кофе в Санкт-Петербурге варит кофейня при Музее кофе, что на Воскресенской набережной. И вот там, на Кофейной террасе, глядя в окно на ливень, хлещущий плетьми Неву, я снова затянул старинный хит:
Провода, провода, проводочки,
Служат людям везде и всегда,
Нет на карте страны даже точки
Не служили бы где провода!
И получил в ответ на свой гундеж странный, но симпатичный совет: «А ты встраивай провода в картину мира, делай их частью пейзажа».
Идея мне так понравилась, что на следующий же день я начал искать возможность сделать провода частью пейзажа. Я приседал, нагибался, прикрывал глаза ладонью, делал вид, что вовсе не смотрю на них, отворачивался, а потом резко поворачивался обратно, отходил подальше, подходил поближе, но знаете, ни один из этих гаденышей не согласился встраиваться. Вернее даже не так: один, может быть, и согласился бы, но они же не живут поодиночке! Идея не нашла своего воплощения, провода так и не стали пейзажем, но вот что странно: теперь я стал куда спокойнее смотреть на эти пряди, радуясь уже тому, что больше не надо ни приседать, ни нагибаться, ни отворачиваться.
Вот и всё, что я смог рассказать за короткий промежуток в семь частей. Немного, конечно, но пора закругляться. Уезжаю из отчета по поездке, но кусочек сердца навсегда оставляю по известному питерскому адресу. Наверняка мы там еще встретимся.
А если кто захотел посмотреть всё с самого начала, то идти надо сюда: