ЧТО ХУЖЕ: СОБАКОЛОШАДЬ, СВАСТИКА ИЛИ ЗВЕЗДА?
Где же еще встретить соотечественников, как не возле плошки дармового супа? Мы же – русские, мы за бумажный стакан бесплатной каши соседу кадык вырвем на празднике, если он без очереди влезть удумает. А что до того, как мы сами на этом месте оказались, так ведь сноровка – это достоинство русской ментальности, а не преступление.
Если по правде, то я мечтал попробовать на Рыночной площади цветисто расхваленные в интернет-статьях бутерброды со свежей рыбой. Бутербродов со свежей не оказалось, но были какие-то страшно вредные, но не менее ужасно симпатичные (и наверняка столь же кошмарно вкусные) бутерброды с жареной семгой. Не знаю, как отнесся бы к такому ядерному удару мой живот, потому что любимая решила не превращать меня в объект экспериментов и потащила к соседней палатке, где завлекали акцией по доступным ценам: всего за семь евро выдавалась порция ароматного рыбного супа (про уху финны ничего не знают), два куска хлеба и стакан растворимого кофе («Культа», конечно, а какой же еще). Здрасьте, соотечественники!
За соседним столиком трескало супчик семейство. Глава гордо озирал презренных чухонцев с чувством сытого превосходства и то и дело поправлял свою кожаную сумочку с каким-то пидорским бантиком из «егорьевской» ленточки. Сумочку отважный россиянин поставил на центр стола и, видимо, считал её чем-то вроде незанятой высоты на вражеской территории. Вызов в его глазах постепенно затухал по мере того, как приходило понимание, что на него никто, ровным счетом никто не обращает внимание. Он, ошибался, по крайнией мере один человек смотрел внимательно, прихлебывая действительно вкусный суп. Я даже пытался слушать, что же обсуждают вернувшиеся из Суоменлинна русские туристы – грешен. Ни слова о Финляндии услышать не удалось, а какие-то семейные взаимоотношения и предстоящие покупки меня никак не интересовали. Пока, соотечественники!
Неторопливо переваливаясь с одной ноги на другую, мы топали по единственной (зато широкой!) дорожке парка Эспланады, а я все думал, почему так получается, что мужчины превращают ржаво-черные ленты в педерастические аксессуары, а женщины… Никто из вас не замечал, что чем больше у дамы зад, тем выше вероятность того, что вы увидите на ее сумке «егорьевскую» ленту? Впрочем, Эспланады умеет отвлечь мысли и от задов, и от ленточек, и от соотечественников. Особенно в преддверии…
книжного рая. Академический книжный магазин Stockmann вызывает трепет. Во-первых, он очень большой: три этажа плюс один этаж подвальный, который отдан в основном под канцтовары и учебную литературу. Во-вторых, современный интерьер магазина (проект известного финского архитектора Альвара Аалто) позволяет увидеть чуть ли не весь магазин разом, охватить взглядом всё внутреннее пространство книжного царства (за исключением туалетов и залов, уходящих вглубь). В-третьих, очень много света: стеклянные фрагменты крыши позволяют дневному свету беспрепятственно проникать внутрь и отражаться от белого мрамора. Просторно, светло, свободно – чем не храм? Даже лучше: в церквях нет туалетов! Заходить в Академкнигу можно с сумками, рюкзаками, чемоданами, никто не остановит. Наоборот, спросят, можно ли чем-нибудь помочь. Книги не только на финском: основная часть иноязычных – шведский и английский. Книг о музыке – километр (я загадывал исполнителя, а потом шел, разыскивая книги о нем, не нашел только про АЛИСУ). Сколько можно провести времени в таком магазине? Через три часа наверняка получится догадаться: очень много.
Интересен раздел книг о политике. Вопросы двух родственных политических систем – фашизма и коммунизма – весьма волнуют финнов, книги на эту тему выпускаются регулярно и пользуются пусть не массовым, но постоянным спросом. Вот только при разговоре с финном не надо путать фашистов и горячо любимого Маннергейма. В общем, не надо грязи, ребята.
Что удивительно: никто книги со свастиками не изымает и скандалов по этому поводу не закатывает. Как будто антифашистское содержание книги может спасти незрелое сознание тинейджера от заразы античеловеческой идеологии. Наивные. Кому интересно содержание? А уж если сюда еще добавляется и женское начало, то берегись, Гейропа, скоро тебе точно кирдык, спасать придется черно-коричневой чумы.
Рядом с книжным засели голландцы и тихонько посмеиваются над проблемами символов: нам бы ваши заботы. Но геи геями, а во вкусе голландцам не откажешь: хорошее здание отхватили.
Еще одно примечательное здание – очередная лютеранская церковь, имеющая несколько названий, но наиболее известное – церковь св. Иоханнеса, хотя для нас привычнее говорить церковь святого Иоанна. И вот здесь русские логичнее: какой такой Иоханнес и достоин ли он церкви – еще разобраться надо, а вот Иоанн Креститель - парень свой, деятель заслуженный, сомневаться не приходится.
Надо признать, что у шведа Адольфа Эмиля Меландера получилось создать вполне привлекательного представителя неоготики. Для 1893 года это было настолько «нео-», что церковь поначалу так и назвали: Uusi kirkko, т.е. Новая церковь. Но через несколько лет она уже не стала казаться настолько новой и как-то само собой церковь оказалась переименованной. Вот так всегда бывает: сначала переименовывают, потом привыкают, потом находят очередную сказочку, убедительно доказывающую верность переименования. В случае церкви св. Иоанна сказка была о том, что церковь была построена на том самом холме, где в день летнего солнцестояния жгли костры. Логично, чего уж там. Любому понятно, что костры в Хельсинки жгли только на одном холме. Да и связь Иоанна Крестителя с кострами вполне очевидна. Жаль, что никто не догадался в связи с этим назвать церковь именем Джордано Бруно, вот у католического Рима кадило бы рвануло.
Церковь действительно стоит на холме и действительно красиво смотрится на фоне синевы (в редкие дни) холодного финского неба, устремляя к нему две 74-метровые башни.
К слову сказать, это самая крупная каменная церковь Финляндии. Ее человекоизмещение – 2600 прихожан. А вот фонарики перед церковью ведьмовские, никуда не деться.
Впрочем, на фоне кирпичной кладки даже они смотрятся вполне смиренно.
Напротив церкви самый обыкновенный жилой дом. Вон, внизу видно продовольственный магазин. И вот тут непонятно кто на кого любуется: дом на церковь или неоготическая церковь на самый обыкновенный жилой дом.
Дома – это дома, а забывать о картинах никак нельзя. Картины требуют времени, а добрые, но бессердечные контролеры алчут билетов. В общем, перед походом в еще две части Художественной галереи – Атенеум и Киасма – запаситесь временем и деньгами. Конечно, может повезти и обломится бесплатный вход (как это случилось у нас с Синебрюховым), но особенно рассчитывать на это не стоит. Значит, время: все зависит от вашей шустрости, конечно, но часа по три на классическое искусство и искусство современное отрядить, пожалуй, придется, т.е. один день полностью (открытие в 10-00, закрытие в 18-00). Денег нужно не так чтобы много – двенадцать евро (т.е. около 700 рублей) на нос. И еще от 0.5 до 2 евро монетой для камеры хранения (не забывайте забрать брошенные монетки). Заправившись временем и деньгами можно начинать.
В Атенеуме на картины отводится не так уж и много места: теоретически два этажа, но если идет ремонт, то экспозиция ужимается до одного. Второй этаж принадлежит выставкам, и постоянная экспозиция только с сожалением сглатывает слюну.
Что там висит? В основном – финские мастера, разбавленные зарубежными знаменитостями. Надо признать, что иногда финны производят не меньшее впечатление. Так поначалу глаз цепляется за «Сироту» (1895) Альберта Гебхарда (1869-1937). Альберт был не только известным художником, но и беспощадным карикатуристом. Эти две изобразительные ипостаси, похоже, вели в нем борьбу всю жизнь. Но результат зачастую того стоил.
Отвал глазных яблок! Это Поль Гоген с эпичным полотном «Пейзаж со свиньей и лошадью» (1903). Совершенно неожиданно для зрителя явлено различие между лошадью и свиньей. Их действительно можно отличить друг от друга! Это вам не привычные гогеновские собаколошади с трудноидентифицируемой разницей между головой и хвостом (или тем местом, где должен быть хвост). Возможно, мастер просто устал, ведь эта картина либо одна из последних, либо вообще последняя в его жизни. Но колор, безусловно, все так же ласкает глаз своим жизнерадостным идиотизмом. Гоген жив!
А вот Марк Шагал врезал мощным «Игроком на мандолине» (1914). Фотография, увы, бессильна перед точным воспроизведением шедевров живописи, но представление получить можно. Заряд бодрости и оптимизма – тоже.
Илья Репин для финнов – практически свой, родной художник. Как-никак жил вторую половину жизни Репин в Финляндии и благоразумно переезжать после заварушки в 1917-м обратно в Россию (ставшую советской) не решился: прожил до 1930 года в спокойствии и благости. В Атенеуме великий русский (и отчасти – финский) живописец представлен счастливым периодом в его жизни, когда рядом была страстная и желанная любовница: «Двойной портрет Наталии Нордманн и Ильи Репина» (1914).
Но абсолютным победителем постоянной экспозиции является, без сомнений, концептуальный комикс в деревянном окладе по мотивам Калевалы. Аксели Вальдемар Галлен-Каллела (в первой части фамилии ударение на последний слог, во второй – на первый) художник, конечно, финский, но шведского происхождения. Человек интересной судьбы, Аксели переиначил свою фамилию на финский манер, но от родной не отказался, сделав фамилию двойной. Начал путаться с коммунистами, подцепил идеологическую заразу большевизма, рисовал Горького, но в 1918 году служил уже под командованием Маннергейма, став чуть позже его адъютантом. Работал над дизайном штык-ножа и защищал от нападок знакомого молодого художника, которого люди (конечно же, лживые и завистливые) обвиняли в связях с коммунистами. И все это время воспевал мифы Калевалы, превратив национальное творчество в модную и востребованную тему. Первой работой в этом направлении стала эротико-патриотичная драма «Легенда об Айно» (1891).
На втором этаже в Атенеуме давали ба-альшую выставку фотографий классика финского фотоискусства Исмо Хёльттё. Если говорить даже по хельсинкскому счету, то Исмо – товарищ преимущественно скучный, шлепающий портреты напряженных (словно бы он свои модели по пол дня в туалет не отпускал) и не очень красивых людей. Черно-белый инквизитор. Но есть отдельные проблески, ради которых имело смысл побродить от картинки к картинке. Вот только фотографировать там строжайше запрещено. Оно и понятно: вдруг какой злодей переснимет сельского паренька, лет 50 назад ходившего кочетом по околотку, да и продаст снимочек в «Time» или «Esquire», а с Исмой, знамо дело, не поделится. Это же такой урон мировому фотоискусству будет. В общем, я – за Исмо, пусть он и унылый, как финские народные песни. С примерным репертуаром сельчан нас познакомила в соседнем кафе не очень трезвая Надейно Баабкинайнен. Громко и медленно дамочка выпевала странные слова. И было в них столько тоски и уныния, что захотелось в прорубь.
Но мы пошли в Киасму. Это по соседству с Маннергеймом. Спасибо, дети, вы вернули веру в то, что жизнь – клёвая штукенция.
Осталась последняя часть, которая ожидается бескомпромиссной.
